Звездный билет (сборник)

— Кто он такой, не знаете?..

— Документы были?..

— Только санитарная книжка матроса…

— Говорят, двадцать пять лет всего пареньку…

— Купил, наверное, машину и с радости…

— Может, к девушке ехал…

Олег повел Таню. Эдуард поплелся за ними. Таня отяжелела, обмякла, еле тащила ноги. Они ушли в темноту, к лесу, в теплый сосновый воздух.

— В конце концов мы не виноваты, — сказал Эдуард. — Мы его не гнали, а ты ведь кричала, Таня: «Не смей!» Я сам слышал, как ты кричала: «Не смей!»

— Оставьте меня! Оставьте меня! — закричала Таня, вырвалась и побежала по шоссе.

— Сматываться надо, Олежка, — сказал Эдуард, — а то, знаешь, потянут на пробу Раппопорта. Лучше завтра заявим.

— Вот тебе, получай! — крикнул Олег и сбил его с ног.

Часть III Встречи

1

Прошла осень, и зима начала накручивать свои московские деловые дни, песочком сыпала на гололед, в оттепель промокали ноги; зима тянулась без конца и всем уже надоела, когда вдруг небо стало подозрительно просвечивать на закате и день за днем все больше прорех появлялось в замкнутой зимней московской сфере; прошло семь или восемь месяцев после гибели Кянукука, когда наступила весна, вряд ли веселая для Тани, но все-таки это была весна, и световые рекламы в это час по-особенному зажглись на фоне бледного заката и словно подтвердили ей это, когда она вышла из метро на площадь Маяковского. Каблучки ее зацокали по чистому асфальту Садового кольца.

«В общем я не так и стара». Таня чуть не подпрыгнула от этой мысли. Она увидела свое лицо на афише анонсированного фильма.

«Ого, — подумала она, — красивая девка!»

А огоньки уже зажигались вдали на площади Восстания, зажигались, зажигались, накручивалась зеленая лента, стоп-сигналы муравьиными отрядами бежали вверх, площадь распахивалась перед ней все шире, словно счастливое будущее, и ей стоило усилий свернуть в переулок, сдержать неразумные свои ноги.

Она подошла к пруду. Лед почти уже растаял, он был черный, в угольной пыли, большая проталина возле лебяжьего домика дымилась. Лебеди выходили поразмяться. Они были гадкие, запущенные за зиму, тела их напоминали подушки в трехнедельных наволочках, подушки, истыканные кулаками, изъезженные вдоль и поперек шершавыми щеками.

— Дура, — шепнула Таня, наблюдая лебедей.

Лебеди плюхались в темную дымную воду, вытягивали шеи, вздрагивали.

Весь седьмой этаж дома отражал красный закат.

Таня побежала к своему дому.

«Беги быстрей, дура, — твердила она себе на бегу. — Юность твоя прошла, и ничего особенного не происходит. Тебе надо одеваться, мазаться, краситься, у тебя сегодня премьера. Ты деловая женщина. Дура, дура, дура!..»

Она закрыла за собой тяжелую дверь парадного, но не удержалась, вновь приотворила ее, высунула голову на улицу и в последний раз вдохнула ее воздух, весенний грязный холодный еще воздух, безумный воздух. Затем — по желтому мрамору вверх, на третий этаж.

— Тебе почта, — сказала мать. — Куча писем и телеграмм.

Начальственная ее мама в черном костюме, готовая к премьере, пошла за ней.

— Ты опаздываешь, — говорила она. — Тебе помочь?

Таня стащила с себя любимую одежду — свитер и мохнатую юбку — и быстро завертелась по своей комнате. Мать наблюдала за ней.

— Дочь! Безумица! — завыл в глубине квартиры папа.

— Зачем ты кладешь тон? — сказала мать. — И так свежа. В почте, кажется, есть письмо от Валентина, — сухо сказала она. — Ну, хорошо, мы с отцом пойдем, — сказала мать. — За тобой заедут?

— Кто-нибудь заедет, — быстро проговорила Таня и присела у зеркала.

Мать вышла из комнаты и притворила дверь.

— Где письмо? — истерически закричала Таня.

Вот ведь в чем дело, вот ведь что, предчувствия во время быстрой ходьбы от метро, первое письмо чуть ли не за год, весна пришла, талый лед, пар над водой, неоновые рекламы, вот оно что. Где письмо, где?

Мать сразу вбежала с письмом и тут же выбежала.

Хлопнула входная дверь за родителями, они ушли на премьеру.

Как Валька бежал вдоль пляжа под луной, полетел по камням — прыжок, прыжок, живот втянутый, ноги длинные, а ночь была мрачная, несмотря на луну, ветер стучал по соснам, как палка по забору, и Валька сорвался в воду, взлетел сноп холодных алюминиевых брызг, тогда он и вернулся к ней, смеясь, голый в такую холодину, сумасшедший, вот сумасшедший!

Она зябла у зеркала, читая письмо, и иногда взглядывала на себя, зябкую. Письмо было короткое: