— Вам надо капитана дождаться, — сказал Иван, — он все знает, у него цифры на руках…
— Ладно, дождемся, — сказал парень-корреспондент.
— Но вы, товарищи, — воскликнула женщина, — неужели вы ничего не можете рассказать о своей жизни? Просто так, не для радио. Ведь это же так интересно! Вы на полгода уходите в море…
— Наше дело маленькое, хе-хе, — сказал Боря, — рыбу стране, деньги жене, нос по волне.
— Прекрасно! — воскликнула женщина. — Можно записать?
— Вы что, писатель? — спросил Иван подозрительно.
Женщина покраснела.
— Да, она писатель, — мрачно сказал парень-корреспондент.
— Перестаньте, — сердито сказала она ему. — Вот что, товарищи, — сказала женщина сурово, — нам говорили, что среди вас есть поэт.
Иван и Боря просияли.
— Точно, — сказали они. — Есть такой.
Вскоре выяснилось, что поэт — это я. Парень снова включил магнитофон.
— Прочтите что-нибудь свое.
Он сунул мне в нос микрофон, и я прочел с выражением:
«Это стихотворение, — подумал я, — больше всего подойдет для радио. Штормы, шквалы — романтика рыбацких будней».
Я читал, и Иван и Боря смотрели на меня, раскрыв рты, и женщина тоже открыла рот, а парень-корреспондент вдруг наклонил голову и улыбнулся так же, как тот мой друг, писатель, и потрогал пальцами переносицу.
— А вам нравятся стихи вашего товарища? — спросила женщина у ребят.
— Очень даже нравятся, — сказал Боря.
— Гера у нас способный паренек, — улыбнулся мне Иван. — Так быстренько все схватывает, на работе, да? Раз-два — смотришь, стих сложил…
— Прекрасный текст, — сказал парень женщине. — Я записал. Шикарно!
— Вы думаете, он пойдет? — спросила она.
— Я вам говорю. То, что надо.
В это время сверху, с палубы, донесся шум.
— Вот капитан вернулся.
Корреспонденты собрали свое добро и полезли наверх, а мы за ними.
Капитан наш Володя Сакуненко стоял с судовыми документами под мышкой и разговаривал с чифом. Одновременно с нами к нему подошел боцман. Боцман очень устал за эти дни подготовки к выходу и даже на вид потерял энное количество веса. Корреспонденты поздоровались с капитаном, и в это время боцман сказал:
— Хочешь не хочешь, Васильич, а я свое дело сделал и сейчас пойду газку подолью.
Володя, наш Сакуненко, покраснел и тайком показал боцману кулак.
— А что такое «газку подолью»? — спросила любознательная женщина.
Мы все закашлялись, но расторопный чиф пояснил:
— Такой термин, мадам. Проверка двигателя, отгазовочка, так сказать…
Женщина понятливо закивала, а парень-корреспондент подмигнул чифу: знаем, мол, мы эти отгазовочки — и выразительно пощелкал себя по горлу. А Володя, наш Сакуненко, все больше краснел, снял для чего-то шапку, развесил свои кудри, потом спохватился, шапку надел.
— Скажите, капитан, — спросила женщина, — вы завтра уходите в море?
— Да, — сказал Володя, — только еще не знаем куда.
— Почему же?
— Да, понимаете, — залепетал Володя, — начальство у нас какое-то не пунктуальное, не принципиальное, короче… не актуальное…
И совсем ему жарко стало.
— Ну, мы пойдем, Васильич, — сказали мы ему, — пойдем погуляем.
Мы спустились в кубрик, переоделись в чистое и отправились на берег, в город Петрово, в наш очередной Марсель.
Не сговариваясь, мы проследовали к почте. Ребята знали, что я жду письма от Люси. Ребята знают обо мне все, как я знаю все о каждом из них. Такая уж у нас служба.
В Петрово на главной улице было людно. Свет из магазинов ложился на скользкие, обледенелые доски тротуаров. В блинном зале «Утеса» уже сидел наш боцман, а вокруг него какие-то бичи. Корня среди них не было. Возле клуба мы встретили ребят с «Норда», который стоял с нами борт о борт. Они торопились на свою посудину.
На почте я смотрел, как Лидия Николаевна перебирает письма в ящичке «До востребования», и страшно волновался, а Иван и Боря поглядывали на меня исподлобья, тоже переживали.
— Вам пишут, — сказала Лидия Николаевна.
И мы пошли к выходу.
— Не переживай, Гера, — сказал Иван. — Плюнь!
Конечно, можно было бы сейчас успеть к автобусу на Фосфатогорск, а оттуда попутными добраться до Шлакоблоков и там все выяснить, поставить все точки над «и», но я не буду этого делать. Мне мешает мужская гордость, и потом я не хочу ставить точки над «и», потому что завтра мы снова надолго уходим в море. Пусть уж она останется для меня такой — в перезвоне монист, плясуньей. Может, ей действительно художественная самодеятельность мешает написать письмо.