Сажайте, и вырастет

– Эй,– позвал я вежливо. – Эй, слышь! Брат! Это! Типа! Я спрыгну!

Два или три десятка полудиких нездоровых глаз вопросительно сверкнули снизу. Белки у одних – желтые, яркие, у других – красные, мутные; радужки же разноцветные – голубые, серые, зеленые – славянские, лиловые и коричневые – азиатские, угольно-черные – кавказские.

– Слышь! – настойчивее обозначился я. – Дайте слезть! Наконец один сместился вправо, двое других – влево.

Обнажилась часть скамьи, величиной с половину блюдца. Изловчившись, я аккуратно спрыгнул.

Из множества направленных на меня взглядов выделился самый внимательный.

– Очнулся? – спросил Слава Кпсс.

– Точно. С добрым утром.

– Взаимно.

Совсем молодой парень Слава Кпсс выглядел, как шахтер Стаханов, только что вернувшийся из забоя; как летчик Чкалов, перелетевший через полюс; как космонавт Гагарин, упавший с орбиты. Как смертельно уставший, шатающийся от переутомления человек. Вид его был таков, словно он держится исключительно силой воли и вот-вот рухнет на руки верных друзей и единомышленников.

– Как самочувствие? – осведомился Слава.

– Нормально.

– Ждем тебя обедать.

– Как «обедать»? – удивился я. – А который час? Сколько я проспал?

– Понятия не имею,– откровенно сказал Слава Кпсс. – Давай, умывайся – и к нам...

Обочь, справа и слева от узкого бесцветного лица моего собеседника в белесо-коричневом табачном смраде возникли еще две физиономии – молодые, серьезные, здоровые и неглупые.

– Свой баул не ищи. Он здесь. По щербатым кафелинам пола ко мне двинули мою сумку – вместительную, как салон престижного лимузина. Я рванул застежку; улыбнулся, учуяв запах апельсинов – запах дома, семьи, аромат тех, кто меня помнит, – извлек все, что нужно и отправился совершать утренний туалет.

В очереди к умывальнику маялось семь человек. Еще пятеро желали проделать отлив. Я вежливо занял очередь и туда, и туда.

Я достал сигареты и закурил, но вокруг тут же раздался десяток тихих, полных надежды голосов:

– Покурим?..

Пришлось раздать всю пачку. Меня тут же пропустили без очереди. Озадаченный, я зашел за штору, поспешно излил в сортирную дыру накопившуюся жидкость, затем встал к умывальнику, обжег лицо холодной водой, выполоскал зубы.

Интересно, а что теперь? Чем я буду заниматься весь день – до того момента, когда опять смогу лечь, закрыть глаза и спрятаться от кошмара?

На обратном пути от умывальника мне преградил путь улыбчивый атлет, находившийся вчера возле Славы Кпсс. Запястья улыбчивого были изуродованы синяками и шрамами. Он представился:

– Я Джонни. Дорожник.

– Ага,– ответил я.

– Иди сюда. Расталкивая толпу – иногда бесцеремонно, иногда с вежливым восклицанием,– Джонни очень ловко обогнал меня, откинул занавеску и жестом пригласил за собой. Я нагнулся и влез. Внутри берлоги царили порядок и уют. Горела лампа под самодельным проволочным абажуром. На аккуратно застеленной койке сидел, по-турецки сложив ноги, Слава Кпсс.

Джонни запросто устроился рядом. Кивнув на меня, он сказал:

– Стесняется.

– Это ничего. Это ненадолго. Белесый, словно подземный гриб, тюремный сиделец подмигнул мне с ярким живым озорством.

– Ты как раз к обеду,– пригласил он. Вдруг мой нос уловил сильный аромат жареного.

Я задрожал.

Горячего мяса я не ел ровно столько же времени, сколько пребывал за решеткой. Восемь месяцев. С августа 1996-го по апрель 1997-го.

– Сколько я проспал?

– Какая разница? – философски ответил Джонни, опять раздвинув полные губы в улыбке.

– И все-таки?

– Ты зашел вчера после обеда. Проснулся – сегодня, тоже после обеда. Получается где-то двадцать часов.

Мне стало стыдно.

– Щетку, мыло, бритву – завяжи в отдельный пакет и здесь повесь,– простым голосом посоветовал Джонни. – В бауле их не держи. Это неудобно.

– И вообще, расслабься, – призвал меня Слава Кпсс. – Ты – среди своих. Давай, колбасу кушай...

Я вспомнил Толстяка, человека из прошлого, и засмеялся.

– Вот! – улыбнулся Слава. – Больше жизни, братан! Успокойся! Ты – в тюрьме! В Общей Хате! Все плохое, что могло с тобой произойти, уже произошло! Давай! С Богом!

Колбаса, жареная с луком, на сливочном масле, показалась мне изысканнейшим яством из всех известных в подлунном мире. Я проглотил три обжигающих куска, почти не жуя, заел хлебом и майонезом – и ощутил прилив сил.

Мы торопливо отобедали, отправляя в быстрые, наполненный слюной рты кусочки горячей, соленой колбасы, поспешно жуя, смакуя, глотая, всасывая соки, осаживая хлебушком; догнались крепким чаем с карамельной конфетой, потом закурили.