Сажайте, и вырастет

Ничего, что Новый год я встречу ниже уровня земли, обнимая драный матрас. Нет проблем. Зато я выдержу паузу. Так поступает тренер волейбольной команды. Когда по ходу матча сопернику удается поймать кураж и его нападающие начинают вколачивать один мяч за другим, доводя счет партии до разгромного,– наставник немедленно берет перерыв, тайм-аут. Чтобы сбить атакующий настрой...

Всю вторую половину моего карцерного срока я курил открыто. Грузы заходили один раз в двое суток. Теперь сигареты и спички, сахар и витамины свободно лежали в углу, на полу, на чистом куске газеты «Московский комсомолец». Каждое утро трюмный равнодушно забирал запрещенное богатство и выходил, не произнося ни слова,– только упирал в меня угрюмый взгляд и кусал губы.

5

В последнюю, пятнадцатую, ночь заснуть не удалось. Мешало волнение.

Когда заскрипел металл и железная пластина дверного люка подалась наружу, я подскочил к двери. Но невидимый мне благодетель успел протолкнуть в полуоткрытую «кормушку» новый сверток и поспешно закрыл дыру – очевидно, он не желал, чтобы постояльцы карцера видели его лицо. Я лишь уловил остатки сильного запаха дешевого мужского дезодоранта.

Потом из желтого полумрака сгустился Андрюха-нувориш.

«Сидишь?» – спросил он издевательским тоном, зажигая увесистую «Гавану».

«Сижу».

«И как сидится?».

«Как всем».

«Ха! А я думал, ты не такой, как все...»

«В том-то и дело. Я ошибался».

«Делай выводы из ошибок и двигайся дальше,– небрежно призвал Андрюха. – Ты же сам знаешь: опыт – сын ошибок трудных! Это сказал Пушкин, великий афророссиянин! Учти опыт и поднимайся! Выпьешь коньяку?»

«Нет».

«Сигару?»

«Спасибо, нет».

«Как знаешь. С коньячком оно классно курится... Короче, ты все понял? Ты один раз поднялся, заработал, разбогател – и второй раз поднимешься и заработаешь...»

«Поднялся!» – передразнил я. – «Заработал!» И где теперь тот, кто поднялся? В тюрьме! И не в обычной, а в самой грязной, темной и вонючей, и не в камере даже, а – в подвале! В трюме! В таком месте, ниже которого нет. Это ты называешь словом «поднялся»?»

Нувориш молчал.

«Ладно, бог с ней, с тюрьмой, – вздохнул я. – Она когда-нибудь закончится. Тюрьма и воля – это два имени одного и того же состояния. Но чем я займусь потом? Я – нищий! Нет компаньона, нет бизнеса, нет денег, нет перспектив!»

«Начинай сначала,– повторил Андрюха. – Поднимайся. Снизу – вверх. Ты сделаешь это, потому что у тебя нет выбора...»

Из-за холода, голода и постоянной тишины банкир-шестерка виделся мне особенно контрастно. Вдруг открылись многие детали его облика, ранее незамеченные. Пальцы юного финансиста слегка дрожали. Ногти были обкусаны. Андрюха жил в страхе. Вот что мне открылось. По большому счету, и деньги он делал только для того, чтобы перестать бояться. Андрюха, да, был богатый парень, но слабак. Эта мысль проявилась в моем мозгу с такой звенящей четкостью, что я весело рассмеялся.

«Тебе смешно?» – удивился мальчик-банкир.

«Да».

«Почему?»

«Не вибрируй»,– посоветовал я.

«Я не вибрирую».

«Вибрируешь. Трясешься. И еще как. Смотри: я в полосатом клифте, нищий, голодный, сидя в карцере, – не дрожу. А ты – весь в «Кензо», сытый, пьяный и нос в табаке,– дрожишь. Боишься».

«Да пошел ты! – выкрикнул Андрюха, задетый за живое, и поперхнулся жирным сигарным дымом. – Пошел ты!»

«Сам пошел»,– спокойно ответил я.

Андрюха тут же исчез.

Если бы я знал, что говорю с мальчиком-банкиром в последний раз, то, наверное, не обошелся бы с ним так жестоко, не стал бить в больное место мальчика, не намекнул бы, что окружающий мир его страшит. Отсюда и страсть к умножению капиталов: деньги требовались мальчику лишь затем, чтобы отгородиться от пугающей действительности.

А меня уже ничего не пугало. Или почти ничего.

6

Утром трюмный не стал заходить в мой насквозь прокуренный бокс. Распахнув дверь, он остановился на пороге, вонзил зубы в губы и сказал:

– Пошли.

– Куда?

– Домой. Выходи! Я задрожал.

– Как «домой»? Ты чего, старшой? Мы же договорились! Ты обещал!

– Ничего я тебе не обещал,– отвернувшись, обронил трюмный. – Выходи, сдавай шмотки и матрас. Твой срок окончен.

– Не пойду,– тихо сказал я. – Оформляй довесок.

– Выходи, пацан! Живее!

– Сам ты пацан! Оформляй!

Вертухай поднял свою дубину. Черное резиновое дил-до, сбоку – удобная рукоять. Хороший снаряд для доказательства правоты.