Иосиф Сталин. Начало

Я сел за машинку, и он начал диктовать письмо к Зиновьеву и Бухарину (видно, не хотел диктовать секретарше).

— «Счастливые вы, однако, люди, — диктовал Коба. (В машинке испортилась буква „Ч“ — выходило по-детски: „састливые“.) — Имеете возможность измышлять на досуге всякие небылицы… А я тяну здесь лямку, как цепная собака, изнывая и задыхаясь в жару. Причем я же оказываюсь виноватым. Этак можно извести хоть кого! С жиру беситесь, друзья мои. Действуйте, как хотите, а я, пожалуй, все брошу и уеду тоже в отпуск. Устал, переутомился. Всего хорошего. Ваш Коба».

Я был еще в Москве, когда пришла ответная телеграмма. Коба с усмешкой прочел ее вслух:

— «Согласны на все. Не обижайся. Оставайся. Считай, что все улажено».

…Интересно, когда их расстреливали, вспомнили ли они свое «Согласны на все»?

Помню, тогда Коба засмеялся, презрительно бросил телеграмму в корзину у стола.

— Видишь, как заторопились. Еще бы, вместо болтовни и восторженных блядей — корпеть над бумагами! Не хотят даже ради власти… Как-то в ссылке товарищ Каменев процитировал мне любопытные слова товарища Гамлета: «На флейте трудно играть, а на человеке еще труднее». Но товарищ Гамлет тут сильно ошибся. И мы его поправим. На человеке куда проще, чем на флейте. Люди, как камешки в море, легко обкатываются, Фудзи… И политик, — он поднял поучительно толстый палец, — должен это учитывать. Особенно если знать, что сказал о русских один умный вельможа в восемнадцатом веке: «Нам, русским, хлеба не надо. Мы друг дружку едим и тем сыты бываем». Это в такой же степени касается и жидов, родившихся в России.

Я возвращался домой и думал: и вправду Кобе несложно с ними управляться. Зиновьев, Каменев и Бухарин смертельно боялись одного: что Троцкий станет главой партии. Они все завистливо ненавидели Троцкого и тайно — друг друга. Троцкий открыто ненавидел их всех! При этом Каменев был женат на его сестре, что не мешало сестре… ненавидеть брата! Уверен, в случае победы они перестреляли бы друг друга, как потом перестрелял их Коба! Потому что мы все были родом из Революции, то есть из крови и ненависти… Так что для всех них оставался единственный подходящий выбор — Коба! Глупцы по-прежнему не воспринимали его всерьез. Они считали Кобу примитивным азиатом, потешались между собой над его смешным акцентом, детскими попытками обсуждать теоретические проблемы. Коба был для них грубым солдатом партии, которым несложно управлять. Самое забавное: то же самое думали о Наполеоне те, кто продвинул его во власть.

Нет, он никогда не был примитивным, мой друг Коба. Он был великим актером, который умел казаться таким, каким хотел видеть его собеседник. На самом деле он был нервный, коварный, ибо действительно — азиат. Но главное его отличие от всех Зиновьевых и Каменевых — это его беспощадная воля к власти! Таковой обладал только Ильич.

Но у нас, у революционеров, борьба за власть — это борьба за жизнь.

Бомба для Кобы

Между тем Ильич еще раз доказал свою невозможную любовь к власти. Произошло невероятное. В разгаре лета умиравший, парализованный Ленин опять пошел на поправку.

Он вновь начал ходить, опираясь на палку, и вновь возвращались речь и разум. Уже передавали знаменитые ленинские ругательства. Уже Зиновьева и Каменева за сношения с Кобой он привычно обозвал «политическими проститутками».

И в октябре, когда я вернулся из Парижа, ночью Коба вызвал меня в Кремль. Там теперь находился его кабинет.

Охранник провел меня по пустому, безмолвному Кремлю…

Коба с трубкой разгуливал по кабинету:

— Вот, работаю по ночам. Сподвижники Ильича, как ты знаешь, отдыхают… И недавно узнал еще об одной благодарности Ленина. — Он перебрал какие-то листочки на столе. — Оказывается, Ильич на случай смерти составил «Письмо к партии». Письмо это должна зачесть Селедка съезду, который соберется после его смерти…

В беседах она называет это письмо «Завещанием Ильича», а чаще — «бомбой для товарища Сталина». В этом письме Ильич просит съезд в благодарность за все, что для него сделал товарищ Сталин, за то, что батрачил на него, жену безденежьем уморил, пока оне благоденствовали в Женевах, за то, что хлеб в голодный год привез в подыхавшую от голода столицу… короче, за все «передвинуть» товарища Сталина с поста Генерального секретаря.

Он подошел к окну. Постоял, поглядел вниз, на часовых, стоявших в свете фонарей у подъезда, и продолжил: