Иосиф Сталин. Начало

Но его слова покрыл рев:

— Нечего нас болтовнею кормить! Веди делать то, за чем пришли !

И Ильич громко, раздельно, яростно провозгласил:

— Да здравствует социалистическая Революция! Вся власть Советам!

Матросы закричали любимое «Ура!».

И под грохот военного оркестра колонна двинулась к Таврическому дворцу — требовать от Совета низложить Временное правительство, взять власть. Ленин ехал следом за колонной на автомобиле, Коба — с ним. Я остался ждать в особняке…

Вечер того дня помню смутно… Матросы, направлявшиеся к Таврическому, были отброшены войсками. На Невском произошла часовая перестрелка. Много жертв. Несколько часов толпы рабочих и вооруженные матросы бесцельно и устало бродили по улицам. Восстание погибало на глазах.

Кажется, тогда же в город прибыли воинские части с фронта, верные правительству. Начались аресты. Матросики отступили к нашему особняку.

Все комнаты заполнены матросами. Иные расположились на лестнице — лежат на ступенях, покуривают. Дым махорки.

Ильич сидит в спальне балерины. Коба и Свердлов — при нем неотлучно.

Кажется, вечером того же дня последовал жесткий ответ правительства. Министр юстиции Переверзев дал интервью газетам о материалах незаконченного следствия — о связях Ленина и партии большевиков с немцами.

В особняке ночью прошло заседание ЦК. После чего мы с Кобой отправились в Исполком. На этот раз говорил один Коба. Он объявил Чхеидзе, что ЦК принял решение об окончании демонстрации.

— Только не надо называть это демонстрацией. Произошел вооруженный мятеж, — перебил Чхеидзе. — Вы испугались обвинений в шпионаже и попытались захватить власть.

Коба повздыхал и попросил Чхеидзе, «как грузин грузина», «пресечь эту клевету и запретить публиковать материалы следствия, пока оно не закончится».

В глазах Чхеидзе читалась тоска. Он и Керенский — как же они хотели разоблачить и уничтожить нас! Ан нельзя! Ибо они понимали, какая это будет радость для контрреволюции. Нельзя было рубить сук, на котором сидели и мы и они!

Чхеидзе мрачно пообещал связаться с крупнейшими газетами и объяснить ситуацию.

Возвращаясь обратно в особняк, Коба сказал с усмешкой:

— Даже если уговорит кого-то, всем рот не заткнешь…

Опасное раздумье было на его лице.

Миротворец Коба

Ильич метался по спальне. Набросился на Кобу:

— Зачем мы сидим в этой ловушке? Здесь тени Романовых, здесь невыносимо!

— Не тревожьтесь, Владимир Ильич. Я приготовил квартиру. Дождемся ночи и уйдем.

Ночью Коба увел Ильича, а я остался в особняке.

Коба все предвидел правильно. Утром вышла какая-то желтая газетенка с письмом двух известных революционеров — Панкратова, отсидевшего много лет в Шлиссельбургской крепости, и еще кого-то (кого — запамятовал). Оба обвиняли Ленина и всех нас в шпионаже. В полдень я увидел в окно, как прибывшие с фронта солдатики окружают наш особняк.

На балкон уже выходить было нельзя.

В любовном гнездышке балерины мы готовились защищаться. В особняке находился Раскольников и около двухсот матросов. Еще столько же заняли Петропавловскую крепость, собираясь отбиваться там.

Если бы Кшесинская видела, как под отборную ругань ломали драгоценную мебель, рубили крышку рояля, баррикадировали окна… Самое забавное, я испытывал те же чувства — почти отчаяние. Дом, который я, чего там скрывать, полюбил, уничтожался, погибал на глазах…

В окно я заметил заросшего бородой солдата-фронтовика — голова перевязана грязным бинтом. Он кричал:

— Жируете, тыловые сволочи? Бузите? Ждите!.. — мат. — Доберемся!.. — яростный мат.

Эти солдаты, привезенные с фронта, ненавидели нас, «околачивающихся в тылу». Стало ясно — пощады не будет…

В это миг появился Коба. Оказалось, он сумел договориться с Исполкомом. Особняк должен быть сдан без боя. Матросы обязаны сдать оружие, вернуться на суда и немедленно отплыть обратно в Кронштадт… Раскольников конечно же матерился, но, по-моему, больше для виду. Умирать он совсем не хотел. Его матросики тоже.

Оружие складывали в саду около следов костра, на котором зажарили козочку Эсмеральды.

В это время Коба объявил мне весьма неожиданное:

— Приказ об аресте большевиков будет с часу на час. Этого еще никто не знает, но знал Коба. — (Конечно, опять Керенский!) — Ильича мы спрятали сейчас у рабочего Каюрова. Но у него сын анархист, и молодежь возится с бомбами. Ильич боится. Я должен перевезти его. У меня нет времени, но я обещал Исполкому замирить Петропавловку и заставить матросов сложить оружие. Иначе их всех перебьют, и смерть потом повесят на нас. Ты понял? Еще разок нам нужно «раздвоиться»…