Иосиф Сталин. Начало

Но тогда я этого не понял. Я был рад покинуть душный кабинет…

Взял такси, повез домой фрукты из нашего сада. В корзине нашел маленькую икону. Это было изображение Богоматери с младенцем. Все, что осталось мне от мамы.

Новая Лубянка, новая разведка, новая партия

На следующий день я отправился к себе на Лубянку. Лубянка бурлила. Распространились слухи, будто на днях будет покончено с родной ЧК. Название, внушавшее ужас нашим врагам, перестанет существовать. Вместо ЧК наше грозное ведомство получит какое-то длинное бюрократическое название — Объединенное государственное политическое управление при Наркомате внутренних дел (ОГПУ). Так решил все тот же могущественный Секретариат ЦК. То есть Коба.

Я позвонил ему.

Он:

— А что тебе не нравится?

— Я просто не понимаю зачем.

— А ты и не должен понимать. Твоя работа — исполнять. Работа товарища Сталина — понимать… У тебя есть еще какие-нибудь вопросы, касающиеся НЕ работы товарища Сталина, но работы товарища Фудзи?

Вопросов было много. Пробыв в Москве всего несколько дней, я с изумлением слышал в наших коридорах только одно имя. «Это на подпись товарищу Сталину…» «Вы узнали мнение товарища Сталина?..»

Так что я решился попросить его подписать мне выделение средств для новых агентов.

Позвонил:

— Прости, что беспокою тебя по пустяковому вопросу…

— Да нет, вопрос как раз архисерьезный. Мы к нему скоро и непременно вернемся. А пока приходи ко мне с твоей бумагой, подпишу.

В конце недели нас всех собрали в зале. На Лубянку приехал Коба — делать доклад.

В зале сидели начальники отделов, главы разведки.

Коба начал:

— Какой слух должен дойти завтра до обывателя? — (Так мы называли все население страны, кроме партийцев.) — Нет больше грозной ЧК, начинается новая жизнь! Надеюсь, ваши сотрудники сумеют сделать этот слух популярным и у нас, и за пределами Родины. Когда товарищ Николай I основал Третье отделение, он дал Бенкендорфу платок. И сказал: «Это для того, чтобы утирать слезы несправедливо обиженным». Так и мы объявим про свой платок. Обыватель должен поверить: наступил конец расстрелам в ЧК и красному террору. Теперь ОГПУ будет бороться только с особо опасными государственными преступлениями. И все!

Помню ропот аудитории…

Коба добро улыбнулся:

— Зачем шуметь? Не надо шуметь. Надо выслушать до конца. То, о чем я сказал, будет опубликовано в газетах. Но, мижду нами говоря, существует то, что опубликовано не будет. Секретный циркуляр, где записано: ОГПУ сохраняет право ЧК расстрелять любого, кого сочтет врагом.

Аудитория счастливо засмеялась, захлопала.

— Право расстреливать будет иметь «тройка», состоящая из местного руководителя ОГПУ, его помощника и следователя, ведущего данное дело…

(Уже позже я узнал, что все руководители ОГПУ утверждались Секретариатом ЦК, то есть все тем же моим другом Кобой.)

— И эти «тройки» получат право расстрелять любого гражданина… включая нас с вами, — закончил Коба.

Смех в зале и снова аплодисменты. Поняли — ничего не изменилось.

…Впоследствии эти самые «тройки» по приказу моего друга Кобы расстреляют почти всех сидевших тогда в зале. Так веселившихся.

Но я должен отметить: всюду, где появлялся Коба, возникала некая аппаратная стройность. Теперь вместо множества руководителей мы, разведчики, подчинялись Иностранному отделу, во главе которого и стоял Михаил Александрович Москвин (настоящая фамилия — Трилиссер) — щеточка усов, черные волосы, вид обычного провинциального еврея… Это был страстный, темпераментный человек. Как и Коба, сын сапожника, старый большевик — боевик в первую русскую Революцию.

Кобе понравилось, что он тоже сын сапожника. Они даже поговорили о детстве. Но, услышав, что отец Трилиссера очень его любил и ни разу в жизни не ударил, Коба потерял к нему всякий интерес.

Вместе с Кобой они перестроили всю нашу структуру. Теперь при всех посольствах были созданы резидентуры. Наши агенты числились дипломатами и работали под прикрытием всех посольств и торговых представительств СССР.

Но главное, что сумел сделать Коба: непосредственной частью нашей разведки стал Коминтерн.

Меч всемирной революции

Бюро Коминтерна на Манежной площади — любимое место для всех нас, старых большевиков, мечтавших о мировой Революции. Мы основали Коминтерн в голодном 1918 году. В тот день целый свет собрался в одном зале. Смешение всех языков — недаром Татлин предложил построить здание Коминтерна в виде Вавилонской башни. Мы объединились с мечтой о будущем, небывалом мире равенства и братства, созданном мировой Революцией. «Чтобы в мире без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитием». Под грохот аплодисментов выступил Троцкий. Это была речь-клятва: «Международный пролетариат не вложит меча в ножны до тех пор, пока мы не создадим Федерацию советских республик всего мира!.. Коминтерн есть партия всемирного революционного восстания и всемирной победы пролетариата». Его яростный голос слушал со страхом старый, сытый мир…