Скажи изюм

– Хороший тост! – сказал Георгий Автандилович. – За пространство! Спасибо тебе, Кулан, спасибо тебе, Кугул! Давайте за пространство! А об остальном забудьте, предложения неприемлемые. В роду Чавчавадзе предателей еще не было. Если я маши дары приму, если ваши посулы приму, я не только своих молодых друзей предам, я фотокамеру свою предам, и Кавказ мне этого не простит!

Кулан и Кугул, опустив лысые башки, свесив усы в свой вечный коньяк, запели унылую песню собственного сочинения, и которой степное и горное сплелось и размазалось в луже непроходящего похмелья. Эх, сказал потом один, а ведь твои работы. Жора-дорогой, классикой стали во всех автономных республиках, краях и областях. Жалко такую классику выбрасывать, сказал другой, на помойку истории. Такой кусок нашей истории на помойку истории! Все будет запрещено по закону классовой борьбы. А друзьям твоим новым совсем не поздоровится, особенно, увы, Максимке Огородникову. Исключать будем его из Союза фотографов.

– Если Максима исключать будете, я сам выйду из союза. Закон гор! – сказал Чавчавадзе с очень сильным грузинским акцентом, который в этот момент образовался в его горле каким-то странно естественным путем.

Понятно, сказали Кулан и Кугул. Закон гор и Польской Народной Республики. Называется «солидарность». Это в ЦРУ изобрели «солидарность», чтобы подорвать пролетарскую солидарность. Прощай, Георгий Автандилович.

Он смотрел в окно, как они тяжело шли с сумками к черной «Волге». У обоих были ноги всадников. Так или иначе, но от них все же веяло Кавказом, Востоком, и, несмотря ни на что, это был огромный земной коридор, его невозможно навечно перегородить, по нему всю жизнь проходили бродячие народы, там всегда существовал, да и сейчас, кажется, витает намек на выход к простым человеческим истинам.

Всю жизнь считаясь кавказцем, Чавчавадзе им не был. Кавказ был для него литературным, более всего лермонтовским миром, дичь социализма как бы не пристала к нему, и даже эти несчастные пропитые пропагандисты не подходили под разряд общей унылой сволочи.

С одной стороны, жаль, что я не кавказец, что я не пасу, скажем, ягнят в Алазанской долине, не сижу на камне, ноги в теплых чулках и галошах, не собираюсь прожить таким образом еще семьдесят лет, а с другой стороны, если бы я не был москвичом, у меня не было бы такого чудного ощущения Кавказа. Так подумал старый ребенок. «Волга» отъехала. Выхлопной газ заворачивался кольцами. Мороз скривил физиономию Москвы в дурной и жестокой усмешке.

II

– Вот, значит, вы какая! На этот раз Максу не изменил вкус.

– Полина Львовна, не хотите ли эклеров?

– Разве я уж так стара, что обязательно по отчеству?

– Ничуть! Вы чудесно выглядите. Скажите, вы тоже спали когда-то с Максом?

– Ах, Настя!

– Нет-нет, не поймите превратно. Это просто праздный вопрос. Итак?

– Ничего особенного не было.

– Нет, я уже не об этом. Цель вашего визита?

Настя была одна в мастерской на Хлебном, когда вдруг позвонила «первая дама» Союза фотографов и представилась: Полина Штейн-Клезмецова. Мне очень нужно с вами поговорить наедине. Приезжайте, сказала Настя, я как раз сейчас наедине. Как? Прямо туда? В голосе Полины послышалось нечто вроде изумления, будто в бардак пригласили, однако не прошло и двадцати минут, как примчалась, «вошла с мороза», взволнованная, несколько растрепанная, в распахнутых мехах. Как жаль, что я не надела перед ее приходом свою рыжую лису, подумала Настя. Сейчас бы шла ей навстречу, взволнованная, несколько растрепанная, в распахнутых мехах. Говорят, в Шестидесятые годы ее называли «Брэт Эшли обожженного поколения», поддавала, говорят, по-страшному и давала всякому, кому не лень. Наверное, хочет предупредить об опасности. Услышала о каких-то злодейских планах? или тоже… в духе Октября Петровича?

– Ну хорошо, – сказала Полина, – давайте сразу. Я пришла к вам поговорить об Андрее.

Настя почему-то не сразу сообразила, о каком Андрее идет речь.

– Об Андрее Евгеньевиче Древесном, – пояснила Полина. – Дело в том, что из-за всей этой возмутительной истории он оказался в двусмысленном положении.

Январское солнце из застекленного люка на крыше столбом опускалось на мохнатый македонский ковер. У дам, сидящих рядом со столбом, золотились отдельные пряди. Между ними дымились две чашки кофе. Не обошлось и без сигарет, они тоже дымились. О какой возмутительной истории идет речь, поинтересовалась Настя. Ну, об этом альбоме, ну, кому это было нужно, кроме… Полина споткнулась. Понятно, понятно, кивнула Настя. Черт возьми, Полина ткнула сигарету в пепельницу, я как-то дико волнуюсь, у меня внутри все дрожит. Поймите, Андрей – исключительная натура. Он оказался меж двух огней. Подозрение сверху и подозрение снизу…