Джейк Тавернер ненавидит Хуана Алколара ведь этот испанец принес столько...
Робкая и неприметная Саммер влюблена в блестящего Фрэнка Нортона, но...
Он вынул из-под одежды блестящий буравчик и, зажав между ладонями, принялся сверлить столешницу. Витая стружка скользила вдоль сверла, потом показалась тонкая струйка дыма, запахло свежим деревом. И вдруг из просверленной дырки ударил фонтанчик ароматной розовой жидкости.
– Лучшее самарийское вино! – торжественно объявил незнакомец, подставляя невесть откуда взявшийся бронзовый стакан. – Попробуй!
Он протянул украшенный тонкой резьбой сосуд Иегуде, тот пригубил.
– Да, оно превосходно!
За манипуляциями чужестранца с интересом наблюдал сидящий за соседним столом плотный мужчина в черной накидке, с разбойничьим, покрытым оспинами лицом и серьгой в ухе.
Молодой человек в белом фартуке принес аппетитно подрумяненных цыплят, овощи, оливки и лаваш. Увидев, как посетитель наполняет стакан в бьющем из стола фонтанчике, он испугался и мгновенно исчез. Иегуда и чужестранец принялись за еду, обильно запивая ее вином.
Рябой мужчина в черной накидке встал, подошел и заискивающе улыбнулся.
– Хороший фокус, господин! – скрипучим голосом произнес он. – А вино настоящее? Может быть, и мне удастся его отведать?
Чужестранец нехорошо рассмеялся.
– Конечно, Гестос!
И, наполнив второй такой же стакан, только попроще, который тоже появился ниоткуда, протянул его рябому.
– Откуда ты знаешь мое имя? – насторожился тот, все же принимая угощение.
– Я все знаю, Гестос. И про дом булочника, и про того купца из Назарета…
Изменившись в лице, мужчина залпом осушил стакан, вытер рукой мокрый рот.
– Опять фокус? Тогда налей еще! – в голосе появились требовательные, почти угрожающие нотки.
– Пей сколько хочешь, твой стакан не опустеет, – продолжал смеяться чужестранец.
Он разрывал цыпленка, так и не сняв перчаток. Камни в его перстнях сверкали – один бело-голубоватым, другой синим цветом. Иегуда не мог оторвать от них глаз. И сотрапезник перехватил его взгляд.
– Нравятся? Скоро ты сможешь носить замечательный перстень! Если, конечно, решишься сделать то, что должен…
– А что я должен? – рассеянно спросил Иегуда, переведя взгляд на Гестоса, который вернулся на свое место и раз за разом опустошал стакан, который тут же вновь становился полным. К их столу подходили и другие страждущие, каждый раз из дырки в столешнице начинал бить фонтанчик вина, и желающие беспрепятственно наполняли глиняные чаши и кувшины.
– Ты сам знаешь. Эта мысль не раз приходила к тебе во сне и наяву. Но ты боишься ее и гонишь прочь…
– Какая мысль? – повторил Иегуда. – Что сделать?
– Передать своего неблагодарного Учителя в руки властей! – сурово сказал чужестранец. Он уже расправился с цыпленком, от которого осталась только кучка костей. – За это положена награда!
– Что ты, что ты! – испугался Иегуда. – Он воистину велик!
– Ты же видел, с какой легкостью я повторил его «чудо»! Хочешь, сейчас здесь появится и французское вино?
– Какое? – не понял Иегуда, но тут же махнул рукой и вытер жирные пальцы о свою хламиду.
– Я умолчал о главном чуде! – торжественным тоном произнес он. – Учитель оживляет мертвых!
Но чужестранец не удивился и не впечатлился.
– Это такое же чудо, как умертвлять живых. Смотри!
Гестос пил очередной стакан, как вдруг поперхнулся, закашлялся, вино струей вылетело из его глотки, и он рухнул замертво на пыльную землю.
– Что с ним?! – Иегуда отставил недоеденного цыпленка.
– Разве не видно? Произошло чудо умерщвления, – спокойно объяснил чужестранец. – Он выпил отраву!
Иегуда в ужасе вскочил, рассматривая пьющих вокруг людей и трогая себя за горло.
– Не бойся. Яд был только в его вине! И это еще одно чудо!
Ноги подкосились, Иегуда тяжело плюхнулся на лавку.
– Но… Но разве можно так поступать с людьми?!
– С Гестосом можно. Он совершил столько разбоев и убийств, что давно должен быть распят на Голгофе!
Странный чужестранец встал.
– Мне пора. Сотвори то, что должен, и сомнения оставят тебя навсегда!
Он повернулся, сделал несколько шагов и скрылся из виду. Либо каждый шаг его был длиной в стадий[3], либо он провалился под землю.
И тут же разошлись тучи, выглянуло солнце, улегся ветер, опали гуляющие по площади смерчи из рыночного мусора. Вино перестало бить из дырки в столе, пьющие неподалеку люди удивленно заглядывали в опустевшие глиняные сосуды. Только мертвый Гестос лежал в прежней позе, подтверждая чудо превращения живого в неживое. Над ним суетился мясник, вокруг собирались зеваки.