В одно дыхание

— Муравьев-Апостол. — догадался Горький. — Как же вы, батенька, с такой-то фамилией — и на кровопролитие решились? — укоризненно выставил он желтый от никотина палец.

— В том-то и дело, что не смогли решиться! — отчаянно сказал Муравьев. — Шампанского ночью выпьешь у девок — так на все готов! А утром, на трезвую голову, да по морозу, на людей, на штыки посмотришь — и понимаешь: революция — это ведь потом море крови, не остановить будет… Спросишь себя — готов ли? А душа, душа не может…

— А не можешь — так не берись, дурак! — стукнул Буденный шашкой в пол. — Либо выпей перед атакой.

— К апостолам. — тяжело сострил Жуков.

Процедуру осуждения уложили в четырнадцать минут.

— После чарки дело завсегда спорится. — подмигнул Буденный.

Свято место, которому не быть пусту, занял человечек, которого Горький, накануне добравшийся, в чтении по обыкновению на ночь Брокгауза и Эфрона, до буквы «М», охарактеризовал как мизерабля. «Вот именно. — поддержал Буденный, также разбиравшийся в карточных терминах не хуже этого интеллигента. — мизер, а, бля! А туда же лезет».

Уловивший французское слово человечек с болезненной надеждой воззвал к Горькому, торопясь и захлебываясь:

— Господа, я же во всем покаялся добровольно, все показал, господа. Я был обманут, меня использовали! Я не хотел, клянусь честью… клянусь Богом… На заседании все насели, все как один: «Цареубийцу придется покарать, иначе народ не поймет — Каховский, ты сир, одинок, своим уходом из мира ты никого не обездолишь — тебе выпадает свершить этот подвиг самоотвержения… — мне страшно вымолвить, господа!.. лишить жизни самодержца… — тирана, говорят, уничтожить, святое дело… Пожертвуй собою для общества!» Но я не стал, господа, я никогда бы не смог, не смел! Я был в состоянии тяжкого душевного волнения, в аффекте, господа!

— Чин. — тяжело отломил Жуков.

— Поручик! Обычный армейский поручик! Жил на жалованье, нареканий по службе не имел. Поили шампанским… поддался на провокацию. Завербовали! Французские шпионы! Я все написал, господа… Они пели «Марсельезу»!

— А ты?

— Не пел. Не пел!

— Отчего же? Выпил мало?

— У меня дурной французский, они смеялись! И слуха музыкального нет. И голоса… только командный, в юнкерском училище ставили. А они все — на меня: Пестеля в главнокомандующие, Трубецкого в диктаторы, Рылеев — мозг, гением отмечен, Бестужеву войска выводить — давай, Каховский, вноси лепту, убивай царя!

— Русский офицер. — брезгливо махнул Жуков.

— Гад-дючья кость. — ослепительно осклабился Буденный.

— Дорогой вы мой человек… — скорбно заключил Горький.

Жуков поворошил пухлую папку и приподнял бровь.

— Какой был военный смысл убивать генерала Милорадовича? — с недоумением спросил он.

— Солдаты сомневаться стали. — злобно вспомнил Каховский. — Герой войны, боевые ордена, раны, в атаки ходил пред строй. Его слушать стали, все могло рухнуть! Но я — я так… я не хотел… пистолет дали, и не помнил, что заряжен… я рефлекторно, господа!

— Генерала свалил — молодец, конечно… но это еще не оправдание. — решил Буденный. — Может, выслужиться хотел.

— Хоть один что-то пытался, и тот кретин. — подвел итог Жуков.

— На всех поручиков генералов не напасешься. — проокал Горький.

— Господа! Я дал все показания одним из первых! Совесть жжет меня, не могу ни стоять, ни сидеть спокойно с тех пор…

Горький покивал и продекламировал с печалью:

— Не могу я ни лежать, ни стоять и ни сидеть, надо будет посмотреть, не смогу ли я висеть.

Жуков скупо растянул губы. Буденный захохотал вкусно и, потянувшись за его спиной, похлопал Горького по плечу.

— Следующего давай.

Бестужев-Рюмин щелкнул каблуками и доложился четко. Буденный поинтересовался вежливо:

— Вы Рюмину не родственник будете?

Под столом Жуков пнул его генеральским ботинком и больно попал в голяшку.

— Так. Время позволяет. Дай-ка хоть с тобой разберемся. — Жуков откинулся в кресле. — Ты во сколько людей вывел к месту?

— В половине десятого утра все стояли. На площади.

— Стояли, значит. На площади. Чего стояли?

Бестужев вздохнул и потупился.

— Ну, и чего выстояли? Я — спрашиваю — чего — ждали???!!!

— Своих… восставших. Мятежников то есть. — поспешно поправился он.

— Кого?! Откуда ждали?!