Живая земля

– Да, ел. Два раза.

Мать увидела деньги и изменилась в лице:

– Это что?

Денис закинул руки за голову:

– Это деньги, мама. Это деньги.

Мама кивнула. Смотрела без тревоги или осуждения, но так внимательно, что сама эта внимательность содержала бесконечное количество тревоги и осуждения.

– Не смотри так, – попросил Денис. – Пожалуйста, не смотри так. Это всего лишь деньги.

– Я вижу не деньги, – сказала мама. – Я вижу кучу денег.

– У нас не было денег, а теперь есть.

Мать кивнула, оглянулась, ища стул. Села, не по-женски широко расставив колени.

– Я все ждала, когда это случится, – медленно произнесла она.

Денис улыбнулся:

– Ты ждала, когда я принесу кучу денег?

– Бог с ними, с деньгами. Я ждала, когда ты попробуешь мякоть стебля.

Денис испытал момент паники, сел, решил: лучше будет признаться.

– Мама, я давно попробовал мякоть стебля. Еще год назад.

– И как тебе? – спокойно спросила мама.

Сын подумал, развел руками:

– Трудно сказать.

– Понравилось?

– Не знаю.

– Не спеши, – мягко, едва не ласково сказала мать. – Подумай. Подбери слова. Мне важно знать твой ответ. Только точный. Расскажи подробно, что чувствуешь.

– Мне… – Денис смешался, с досадой понял, что глупо улыбается. – Понимаешь… Такие вещи надо… Ну… типа на свежую голову… А я спать хочу.

– Нет. Ты сейчас расскажи. Напряги ее. Голову. И расскажи. А я послушаю.

– Она… – Денис улыбнулся. – Она не напрягается.

– Вот именно.

Слава богу, подумал Денис, она не спрашивает, где я взял мякоть. И деньги. В последнее время она совсем перестала задавать вопросы.

Хорошо иметь умную мать. Особенно когда тебе двадцать лет.

– Знаешь, – сказала она, – я никогда не думала, что твой отец может убить человека. А он убил. Тот человек был настоящая сволочь, его надо было убить – и твой отец убил его. Тот человек взял в заложники двух женщин и захватил вертолет. Тебе было семь часов от роду. Вокруг – лес, колония травоедов, ни милиции, ни власти, только толпа испуганных женщин и зеленых полукретинов… Твой отец застрелил того человека. Из автомата. Попал точно в лоб. И ранил еще двоих. На том вертолете увезли меня и тебя. Савелий остался. Пилоту он обещал, что найдет и убьет его, в любой точке мира, если пилот не вернется за остальными. Мы стояли толпой, на площади, перед вертолетом, и пилот поклялся перед всеми, что вернется. И увез меня и тебя в Москву. Твой отец двое суток не выпускал из рук автомата, пока из поселка не вывезли всех женщин и всех больных. Вывезли даже тех, у кого была третья стадия… Вывезли все истории болезней, все научные материалы, рабочие записи и дневники доктора Смирнова. Потом вертолет прилетел за мужчинами, но отца уже не было… Он ушел. В лес. Зачем – я не знаю. Одни говорят, что он якобы хотел забрать тела своих друзей. Гоши Дегтя и Смирнова… Другие говорят, что он ушел мстить дикарям. Третьи говорят, что он собирался покончить с собой. Говорят, в лесу несколько дней слышали выстрелы. Но отца твоего больше никто не видел.

Мать помолчала.

– Вот так все закончилось, Денис. А начиналось – как сейчас у тебя. С ложечки мякоти. Попробовать. Из любопытства. Все жрут, все веселые, все бодрые – наверное, и мне стоит закинуться… И вот – ты закидываешься… Тебя вставляет, прет, колбасит, плющит…

Денис впервые слышал от матери жаргонные слова и ощутил стыд. Как будто не она, а он их произнес, в самом неподходящем месте, в самое неподходящее время.

– Я все это знаю, мама. И про отца, и про зеленую мякоть. Я все понимаю. Не бойся за меня. Я не буду ее жрать больше. Никогда. Обещаю.

– А сегодня зачем сожрал?

– Сегодня? – Он опять щелкнул сухим языком. – Сегодня мне было очень плохо.

– Из-за Татьяны?

Он не ответил.

Мать сунула руку в карман халата, достала сигареты. Дорогие, кстати. Из «Торгсина». Она никогда не курила в комнатах и Вовочке не позволяла; только на кухне, обязательно в раскрытое окно; а теперь – закурила, и Денису странно было вдыхать взрослый горький дым в той же комнате, где десять лет назад он играл в солдатиков.

– Не носи это в себе, – спокойно сказала мать. – Хуже будет. Женщины не любят, когда мужики забиваются в какой-нибудь угол и молча страдают. Пьют, жрут всякую дрянь, с ума сходят… Женщины не уважают страдальцев. Страдальцу можно сочувствовать, можно его жалеть, можно ему помогать – но уважать нельзя. Женщина хочет иметь счастливое потомство от счастливого мужчины. А если мужик страдает – значит, и дети его будут страдать. Страдальцы никому не нужны. Будешь страдать – твоя Таня никогда к тебе не придет.