Живая земля

Вошел в «Чайник», пожал руку Кеше. Таня сидела в углу, на обычном месте, за «их» столом, здесь собиралась только своя компания, старожилы, постоянные клиенты: Денис, Модест, еще несколько ребят, знавших друг друга с первого класса.

– Ой, какой суровый, – сказала Таня, улыбнувшись. – Может, поцелуешь?

– Может, поцелую, – ответил Денис, старательно глядя мимо.

Водки выпить, пронеслось в голове. Старший отряда, главный «бык» Пружинова, сказал, что выпить можно и нужно. Грамм сто; расслабиться.

Часы над барной стойкой показывали пятнадцать тридцать пять.

Огляделся. Пока шел к собственной родной башне, не смотрел по сторонам, избегал сравнений, – сравнивать два города было глупо и даже опасно. Но в «Чайнике» серо-коричневое, облупленное, смрадное придвинулось, обступило, полезло в глаза, в нос, в уши. «Чайник», разумеется, был убогим заведением. Убогой была сама его идея, не говоря уже о воплощении. Денис ужаснулся. Я ходил сюда три года подряд и провел тут немало прекрасных минут. Здесь я впервые выпил пива, здесь я впервые выпил водки, здесь я впервые схватил женщину за жопу, а чуть позже впервые подрался, из-за той же жопы той же женщины, и впервые получил в ухо не от пацана-ровесника, а от взрослого беспощадного мужика, и впервые узнал, что такое получить в ухо настоящим взрослым кулаком. И мне было хорошо. И пиво нравилось, и водка, и жопы женщин, и даже получать в ухо нравилось. Почему я не замечал этой грязи, кривизны, расшатанных лавок и столов, почему не обонял запахов прогорклого масла, и скверного табака, почему не слышал скрипа ржавых дверных петель? И эти опилки на полу, и стаканы мутного желтоватого стекла, и – главное! – эти лица, помеченные печатью нищеты, обветренные, обтесанные, нездоровые. Мокрые, дыбом стоящие волосы и кислая вонь насквозь пропотевших свитеров. И каждый садящийся за стол норовит положить рядом свой засаленный кепарик. Сидят, дымят, преют, млеют, дуют в блюдца, крутят кривые цыгарки кривыми пальцами. Кеша суетится меж столов с огромным медным чайником, бликует его лысина в свете лампочки, фартук пропитан черным жиром – хоть в котел кидай и бульон вари. Тухло, гадко, нездорово. После Новой Москвы мне нельзя сюда, я уже не способен, я не могу; я видел, как можно жить. И Таня, еще три дня назад казавшаяся шикарной девахой, теперь видится как неухоженная смазливая поблядушка, и на лбу у нее прыщик, грубо замаскированный слоем пудры, и губы обветрены, и волосы по-русалочьи распущены, словно не в пивную пришла, а в оперу, а этот кулончик на бледной груди вообще ниже всякой критики.

– Ты смотришь на меня, как на кучу дерьма, – сказала Таня.

– Извини.

Она усмехнулась, с вызовом.

– Ничего. Я понимаю. Конечно, меня не сравнить с бабами из-под Купола.

– Я не сравниваю.

– Врешь. Расскажи мне.

– Про что?

– Про баб из-под Купола.

– Сначала – ты. Про Голованова.

Таня опустила глаза.

Кеша принес графин и две стопки. Водка с горячим крепким чаем – местный фирменный напиток; и согревает, и бодрит, и вкус оригинальный.

– Капустки свежей?

– Спасибо, Кеша, – искренне произнес Денис. – Давай, неси.

– А при чем тут Голованов? – весело спросила Таня. – Ты что, ревнуешь?

Денис подумал и ответил:

– Не знаю.

Часы показали пятнадцать сорок восемь.

Быки повесили на Дениса жучок и сейчас слышали все, что говорилось в радиусе пяти метров от клиента, – беседовать на темы любви и ревности было глупо. Денис разлил по рюмкам водку, выпил и закашлялся. После коньяка из фляжки богатейшего и влиятельнейшего человека страны местная водка не шла в горло. Дерьмо, сивуха, а я пил ее четыре года, и ничего, хмелел.

– Ты позвал меня, чтобы поговорить про Голованова?

Денис покачал головой.

– Я сегодня увижу Глеба, – сказал он. – Что ему передать?

Таня мгновенно перестала улыбаться и процедила:

– Привет.

– И все?

– Все.

Денис помедлил и объявил:

– Все кончилось. Сегодня Глеб вернется. И все будет как раньше.

– Как раньше – уже не будет, – ответила Таня. – Никогда.

– Будет. Даже лучше будет. Поверь мне.

Денис вспомнил дегустацию семени и содрогнулся от отвращения.

Он бы сидел здесь вечность. В жирном дыму, на липком табурете. Лишь бы с нею. С ее кулончиком, с ее губами обветренными.

– У вас с Глебом, – может, и будет, – сказала она. – А я уезжаю. Под Купол.

Старший отряда оказался прав, водяра расслабила Дениса, и он засмеялся, откинув назад голову и коснувшись затылком холодной сырой стены.