Живая земля

– Звучит, может, и круто, – сказал Денис. – Но на самом деле – печальная история.

Писатель опять засмеялся.

– Ладно, это не мое дело. Милые бранятся – только тешатся. Лучше скажи вот что: у тебя есть адрес матери?

Денису принесли фирменного чаю, с дымком, в стакане с подстаканником, сбоку – профиль товарища Сталина; в последний год могущественный «Интурист» хорошо наловчился заманивать богатых иностранцев товарищем Сталиным; бренд «товарищ Сталин» отлично продавался; прапраправнуки тех, кого усатый товарищ сгноил и послал на смерть, теперь жили за счет продажи изображений усатого, белых наркомовских кителей, смершевских фуражек с прямоугольными козырьками и прочего сопутствующего товара. Умный студент Денис отхлебнул и подумал, что со времен Хеопса тираны уничтожают подданных, но обеспечивают безбедное будущее их отдаленным потомкам.

– Адреса нет, – ответил студент. – Мама оставила телефон какого-то человека, который знает, где она. Но тот человек не скажет. Она… никого не хочет видеть. Как только у нее пошли по телу пятна – она сразу собралась. И уехала. Куда-то под Рязань…

– Я хочу найти ее, – твердо произнес Годунов и на глазах помолодел примерно на двадцать лет: взгляд стал ярче, и ладонь ударила по столу твердо и тяжело. – Она жена моего друга, и я не могу…

– Она сказала – никого.

– Зря! Есть новые лекарства. Хорошие.

– Вы не понимаете, – сказал Денис. – Это был ее выбор. Она сама перестала принимать цереброн. Я нашел в ее шкафу пять нераспечатанных упаковок.

Годунов опять сделался ветхим и сгорбленным. Достал сигареты.

– Здесь не курят, – тихо сообщил Денис.

– У меня есть разрешение.

– Гарри, здесь не действуют никакие разрешения. Здесь просто не курят, и все. Никто не курит.

Годунов помянул черта.

– Мы на улице! Почему я не могу курить?

– Потому что Москва – экологически чистый город, – снисходительно объяснил Денис. – Если хотите курить – можем переместиться в заведение для разложенцев, но там не та публика… Или, хотите, поедем ко мне на район, я покажу вам, где живу?.. Посидим в моем кафе, в «Чайнике». Там и курят, и пьют. Грязновато, но зато все свои. Познакомлю вас с друзьями.

– Конечно, поедем, – кивнул Годунов и сыто зажмурился. – Только не спеши. Я пятнадцать лет здесь не был. Хочу немного погулять. В храм зайду и в третьяковку…

– Только гуляйте аккуратнее, – посоветовал Денис. – И еще – вам надо переодеться. Здесь в такой одежде не гуляют. Через десять минут за вами будет ходить толпа шлюх и валютчиков. Лучше замаскироваться под местного.

– Хо! – воскликнул Годунов. – Маскироваться! Это я люблю. Кстати, я привез тебе подарок.

Он положил на стол ярчайший журнал толщиной с книгу. Над столом повис умопомрачительный сладкий запах. Замысловатого дизайна буквы на обложке прыгали, перемещались с места на место, вставали на дыбы, толкали друг дружку, чтобы однажды вдруг замереть в нужном порядке: «Самый-Самый».

– Спасибо, – искренне сказал Денис.

– Там есть статья про расшифровку генома грибницы.

Денис перевернул журнал лицевой стороной вниз.

– Меня не интересует грибница. И ее геном.

– Врешь. Интересует.

Денис вздохнул:

– Ладно. Вру. Интересует. Но чисто теоретически. После того случая у меня нет желания заниматься геномами, грибницами, зародышами и прочим зеленым дерьмом. С меня хватит крови.

Годунов помолчал. Аккуратно, по-стариковски, прожевал кусочек калача. Тихо осведомился:

– А была кровь?

Денис кивнул, решил отмолчаться, потом подумал, что перед ним все-таки писатель, и не простой, а тот самый, чью книгу зачитывали до дыр.

– Пружинов послал меня за семечком, – сказал он. – По моим следам отправил своих мордоворотов. Но Глеб… В общем, все люди Пружинова погибли, а его самого я послал к черту и пригрозил пойти в управу. И с тех пор не видел ни Глеба, ни Пружинова. Ни зародыш. Правда, потом за мной следили. Три месяца. Почти в открытую. То машины какие-то стояли у входа в дом, то личности непонятные в «Чайнике» крутились… Но Глеба, повторяю, я не видел, он мне даже не звонил. Сейчас слежки нет.

– Или есть, – вставил Годунов. – Но более хитрая.

Денис кивнул:

– Допустим. Мне все равно. Я запутался. И вообще, мне было не до Глеба.

– Конечно, – сказал Годунов. – Понимаю.

Он снял очки; выцветшие, чуть слезящиеся глаза над дряблыми нижними веками смотрели сурово, печально.