С.С.С.М.

Уильямс крякнул, выпил рюмку и уныло отвернулся.

– Как вы думаете, здесь они меня не достанут? – спросил он через некоторое время.

– Мы же в море!

– Но ведь есть аэропланы… И подлодки… Я два дня просидел, запершись, в каюте. Извелся весь, больше не могу.

– Если хотите, посидите у меня, – сказал Краслен.

– А вдруг узнают?! Если нас подслушали?!

Уильямс посмотрел по сторонам. Направо, через столик, расположились два ангеликанца, день назад навравших, что у них там есть метро. На другом конце зала молодая мамаша пыталась покормить капризного мальчишку в матросском костюмчике. Юноша в фуражке и рабочей прозодежде быстро лопал что-то из тарелки, не глядя по сторонам и держа ложку в левой руке. На сцене оркестранты с вымученными улыбками третий раз играли то же самое танго. Больше в ресторане никого не было.

– По-моему, наша беседа никого не интересует, – заметил Краслен.

– Стоп. А вы кто? – вдруг выдал Уильямс и в страхе уставился прямо в глаза собеседнику.

– Вы же сами мне все рассказали, – смущенно ответил тот.

– Ох, матерь Божья! – выдохнул ученый. – Я напился как дурак! Какой кошмар! Скажите мне, вы правда не из этих… кто похитил наших двух ученых?

– Нет, конечно.

– Вы действительно Лефевр? Вы мне клянетесь?

– Лефевр я или Смит, какая разница, – сказал Краслен с улыбкой. – Все равно вы не знаете фамилии похитителя. Или похитителей. Могу дать слово, что впервые услышал от вас и о Синицыне, и о Заборском.

– Это потому, что лаборатория была секретная, – сообщил Уильямс, успокоившись. – В газетах ничего об этом не писали. И не напишут.

– В Краснострании нет ничего секретного! – Кирпичников нахмурился. – Народное правительство ничего не скрывает от пролетариев!

– Ха, я тоже так думал, пока не попал на этот объект, – ухмыльнулся ученый.

– Можно узнать, что вы разрабатывали? – осторожно спросил «шармантийский турист». – В смысле, если нельзя, я, конечно, не буду настаивать…

Уильямс сказал:

– Оживин.

– Что?! – не понял Краслен.

– Это красностранское слово, – пояснил ученый (беседовали они с Красленом по-ангеликански). – Так условно называли оживляющее средство. Понимаете?

– Что-что? Рецепт бессмертия?

– Нет, до бессмертия нам далеко. Это, так сказать, было бы новое средство реанимации. Разложившихся покойников и тех, кто умер от чумы или от оспы, этим не поднимешь. А вот если смерть была насильственной и произошла недавно, то средство должно работать. Теоретически. Мы добились оживления некоторых отдельных тканей и органов у умершей сутки назад мыши. Я уверен, что еще совсем немного, и она б зашевелилась… Черт возьми! Мерзавцы унесли всех наших мышек!

– Поразительно… Не то поразительно, что унесли, а ваши опыты.

– Мы были совсем близко!

– А на практике… – задумался Краслен – ведь получается, что если вдруг война…

– Да-да-да-да! Вот именно! Поэтому все было так секретно! Представляете: война, где нет погибших, все солдаты воскресают! Сторона, у которой будет оживин, выиграет любую войну! Выиграет еще до начала, потому что никто вообще не решится воевать с ней! Черт, черт, черт! Мы были на пороге! Но теперь…

Уильямс обхватил руками голову и принялся лохматить свои и без того нечесаные волосы. Краслену показалось, что он плачет.

– А мамонтов замерзших вашим средством оживили бы? – спросил он осторожно.

– Может быть… Пожалуй… Да какая, впрочем, разница! Теперь уж все погибло, – мрачно буркнул Уильямс.

Парень в спецодежде вытер губы и ушел из ресторана, забыв кепку. Оркестранты заиграли «Рио-риту».

11

Удивительнее всего оказалось то, что пожилые ангеликанцы не наврали: метро у них действительно имелось. «Надо будет написать об этом в „Известия“, когда вернусь, – подумал Краслен. – Это же надо, кто-то дезинформировал красностранские газеты! Не иначе, и там тоже вредители завелись…»

И все-таки ангеликанская, капиталистическая подземка не могла сравниться с правильной, пролетарской. Поезда, едущие не намного быстрее трамваев, однообразные, без всяких украшений станции и коридоры, облицованные серым камнем, негры, справляющие в переходах малую нужду, нищие, зашедшие погреться и поспать… Проезд – за деньги!

Набриолиненные клерки в белых воротничках и черных штиблетах шныряли туда-сюда, не обращая на бездомных ни малейшего внимания, верещали что-то насчет цен на керосин и курсов акций и, торопясь попасть в свою контору, набивались в вагоны, как соленые огурцы, укладываемые в банку честным красностранским пищепромом. Платформа была разделена специальным указателем на две половины: для белых и для черных. Вторая отличалась тем, что на ней не было скамеечек. Напротив каждой половины останавливались вагоны соответствующего класса.