Фамильный крест

– И я хотел написать тебя рядом с единорогом в средневековом наряде?

– Да. Но… – попыталась возразить Арина.

– Я подумал, что так будет лучше, как в эпоху Возрождения, когда обнаженное тело не считалось зазорным, а воспевалось в искусстве.

– Но, увы, это было давно, насколько я понимаю. Как я потом появлюсь на людях?

– Не волнуйся, галерею посещают лишь истинные ценители живописи, на Стромынке никто и знать не будет. Представляешь, если меня заметят и купят картину! Это же прямая дорога на выставки и в частные галереи! Я заработаю много денег, и мы сможем безбедно жить. Хотя впрочем, службу в газете лучше не бросать, мало ли что…

– Деньги…да, без них не проживешь. Но зачем они тебе? – поинтересовалась Арина.

– Как зачем? Построю тебе огромный дом, и не на Стромынке, а где-нибудь на Басманной, ближе к центру. Откроем еще одну кондитерскую, а лучше шоколадницу, детей заведем, троих, не меньше.

Василий привлек Арину и поцеловал в шею.

– Хорошо, я подумаю, – пообещала практичная девушка. – А сейчас давай умоемся и позавтракаем. Кстати, тебе не надо сегодня на службу?

– Теоретически надо, но я вроде, как еще болен, – сказал Василий и распахнул халатик Арины.

* * *

Василий все чаще оставался у Арины на ночь, Иннокентий Петрович был рад: наконец-то сын женится, появятся внуки. Однако, отчима он не забывал, частенько наведываясь к нему. Когда эскизы к картине «Обнаженная с единорогом» были готовы, Василий принес их на суд отчима. Иннокентий Петрович растрогался, ему было приятно, что взрослый сын, не пренебрегает его мнением. Он внимательно рассматривал наброски, выполненные пастелью.

– Девушка необычайно хороша на твоих рисунках как на яву. Да, теперь же она во всей красе… Ты хорошо изобразил ее с распущенными волосами, получилось весьма целомудренно: вроде, как и обнажена, но в то же время ничего предосудительного почти не видно. Пожалуй, грудь слегка – так это прекрасно, прямо как у итальянских художников. А это что у нее на груди? Не вижу… – Иннокентий Петрович нацепил пенсне и, прищурившись, пытался разглядеть украшение на шее обнаженной.

– Что вас так заинтересовало, отец? – удивился Василий.

– Скажи мне, – спросил отчим, не отрываясь от рисунка, его голос подозрительно дрожал, – на ней маленький серебряный крестик, осыпанный мелкими рубинами?

– Да, вы же видите, именно его я и изобразил.

Иннокентий Петрович начал оседать.

– Боже, отец, что с вами? Я налью сердечных капель! Даша! Даша! – звал он прислугу, но она не слышала, видимо, стряпая на кухне.

– Ничего, ничего, сейчас отпустит… – попытался успокоить Еленский-старший. – Положи-ка меня на диван.

Василий расстегнул отцу домашнюю куртку, ворот рубашки, и аккуратно, подложив ему подушку под голову, разместил на диване.

Иннокентий Петрович немного отдышался:

– Скажи мне, Вася, что ты знаешь о своей невесте?

– Она – сирота, дочь мещанина, он умер более двух лет назад, оставив ей кондитерскую и приличную сумму денег. А что?

– Откуда у нее этот крест?

– Да точно не знаю, она говорила, кажется, что это все, что от матери осталось. Та умерла, когда Арина была еще маленькой.

Иннокентий Петрович приподнялся на локте:

– Умоляю, Васенька, не думай, что я сошел с ума… Отвези меня к ней…

– Я с удовольствием, но вы в таком состоянии!

– Если я ее увижу, мое состояние улучшится, вот увидишь, – возразил отчим.

* * *

Работа над картиной «Обнаженная с единорогом» подходила к концу. Произведение приобретало с каждым днем все более законченный вид, оно наполнялось насыщенными красками: единорог смотрелся серебристо-белым, под кожей прорисовывалась мускулатура, белая грива спускалась почти до земли, его хозяйка, обнаженная красавица, стыдливо, прикрытая распущенными волосами, все сильнее походила на Арину, жену Василия.

Арина прекрасно справлялась с новой ролью натурщицы. Сама того не ожидая, она была увлечена своим новым амплуа, и ощущала себя, чуть ли, не средневековой дамой, или скорее некой девой, обладающей волшебным даром общения с единорогами. Она с удовольствием сбрасывала халат по вечерам, обнажаясь перед мужем-художником. Того же хватало ровно на два часа работы, затем плотское желание брало верх над возвышенным творчеством, и молодые супруги страстно предавались любви.

Арина специально переделала комнаты покойного Данилы Выжиги, теперь она знала, что – вовсе ее не отца, а – отчима, в мастерскую для мужа, где он мог творить по вечерам. До выставки в галерее Прокофьева оставалось менее двух недель, и следовало бы поторопиться. Но после двух часов работы, Василий ощутил страстное желание: писать обнаженную молодую желанную женщину просто невозможно! Он бросил кисти на палитру, вытер руки о холщевую тряпицу и подошел к жене: