Гечевара

– Серьёзно, что ли?

– Аркадий! Эти иезуиты даже блюда переименовали! Гамбургер у них теперь как «розалюксембургер»!

Вождь тихонько выругался.

– И главное. Ты представляешь? Они встроили туда все мои акции, все мои идеи! И листовки по углам, и обёртки с лозунгами! Этот монстр сожрал всю нашу пропаганду и не подавился!

Видимо, Аркадий ничего не мог ответить.

– Аркадий, я была в шоке. Весь день проходила как во сне, как сумасшедшая. В конце концов, решила пойти возмутиться.

– К кому?

– Да к Пинкову! Всё равно мне нечего терять!

– Снежана…

– Это же кощунство, понимаешь? Ну, как ещё сказать про портрет Маркса в этой гнусной забегаловке?!

Аркадий промолчал.

– Короче, я пошла к нему прямо домой. Ругалась до двух ночи. Говорила, что он не имеет право пользоваться этими вещами для своей наживы. Он смеялся. Он всё знает про меня, Аркадий, я уверена! В конце концов, я написала заявление по своему желанию, он не принял и сказал, что мне напишут в трудовой книжке «за хищение». К чёрту! Я ответила, что если так, то все узнают, из чего на самом деле вся эта жратва в его столовке! Представляешь, что он мне ответил?! Он ответил: «Я не думаю»!

– Снежана…

– Милый, он мне угрожает! Но пойми, я не могла, я не могла! Это же гнусность! Если бы я смолчала, я бы потеряла право зваться левой!

– Тише, дорогая!

– Милый, это страшный человек! И… и… такой циничный! Ох, а вдруг мы сами виноваты? Это получается мы ведь подсказали!

«Сволочи, все сволочи!»

Аркадий и Снежана замолчали.

– Точно всех сейчас разбудишь, – сказал вождь, когда Витёк утихомирился.

– И разбужу. Аркадий, но ведь все свои! Мы в одной партии. «Багровая Бригада» – мы, мы все. Ребята что-нибудь подскажут.

Вождь вздохнул.

– Снежана… Я ведь объяснял тебе уже.

– Что объяснял? Что будут презирать тебя за девушку, которая работает в «Мак-Пинке»? Ну, так я там больше не работаю. Ошибки совершают все. По-моему, Аркадий, все твои товарищи достаточно умны, чтобы понять, кто я на самом деле. И потом, я столько сделала…

– Снежана! Да не в этом дело! Чёрт возьми… Ты думаешь, что мне не надоело так скрываться, врать всё время, по ночам встречаться? Я ведь говорил! В «Мак-Пинке», как раз в том, где ты работаешь, был предан наш товарищ. Мы так и не знаем, что с ним стало.

– Да-да, помню.

– Если вдруг станет известно, что ты находилась в это время в заведении, да и ещё в должности начальника…

– Ох, блин!

– Никто в твоей вине не усомнится. Вон Витёк – он и убить может, поверь мне.

– Подозрение падёт и на тебя…

– Конечно! Революция тогда коту под хвост. Мы все передерёмся. Я всё сделал, чтоб замять партийное расследование. Сейчас у нас под подозрением Артемий – все как будто верят. Он в Москве. Его там не достать. Надеюсь, постепенно все вообще забудут…

– Но, Аркадий, я не виновата!

– Верю.

– Я вообще не представляю, кто это мог быть!

– Верю, верю, милая.

Раздался шорох. Вероятно, они обнимались.

После этого Снежана сообщила:

– Я боюсь идти домой. Аркадий, я боюсь Пинкова. Спрячь меня.

Вождь отпирался, объяснял, что в три часа идти им некуда, а отставлять здесь, подле всех товарищей, которые, конечно, спросят, кто она такая, – невозможно. Наконец, решили дать приют Снежане в комнате, где раньше жила Кэт. Девчонки там жили идейные, сочувствующие, и была надежда, что за это ночное вторжение Аркадия простят.

Когда дверь за Снежаной и Аркадием закрылась, Лёша понял, что сегодня однозначно не уснёт.

Ну что ж, теперь понятно, почему Аркадий так быстро согласился с версией виновности Артемия и был доволен тем, что суд замяли. То же самое с Сергеем. Он, конечно же, боялся тоже быть разоблачённым. Тот и этот, получалось, были связаны с «Мак-Панком» – вездесущим и всевластным. Ну, а Виктор? Он-то почему не настоял на полноценном следствии? Такое впечатление, что кто-кто, а уж он-то должен был сильнее всех рваться покарать предателя…

Чем дальше, тем сильнее Лёшина картина мира рассыпалась.

Шансов же по-прежнему скрывать место работы и невольное предательство – почти не оставалось.

30.

Алёша спал всего какой-то час, быть может, полтора. Наутро он поднялся ненормально бодрый, зная, что к полудню это состояние сменится кошмарной слабостью. Пока же мир для Лёши был болезненно реальным, непривычно ярким. Запах горячего жира, картона и моющих средств на работе казался сильней, чем обычно.