Гечевара

Когда дело было сделано, спустя какой-то час, они сидели там же, в кабинете, обнимались, и Алёша со слезами на глазах рассказывал «всю правду»: про противную девчонку-одноклассницу, в которую влюбился в десять лет и безуспешно добивался до пятнадцати. Зачем-то сообщил о душераздирающей попытке поцелуя в скучном дворике Игыза после выпускного, когда был отшит жестоким образом. Признался, как давно хотел того, что они сделали. Зачём Алёша всё это болтал, он сам не знал. Лиза кивала. А он повторял и повторял, что их любовь – навечно, что отныне они вместе навсегда, и что в ней, в Лизавете – весь секрет земного бытия.

Спустя немного времени Алёша успокоился и с радостью подумал: ему хватило ума не разболтать, что нынче Революция.

– Послушай, – попросил он. – Ты теперь вот всё обо мне знаешь. Расскажи уж тоже о себе, чтобы больше я не удивлялся.

– А чего мне рассказать-то?

– Ну… вот, например, кто твоя мама?

– Мама с папой развелись, – сказала Лиза. – Но дружат. Ну, вернее, сотрудничают. Фабрика у мамы. Замуж вышла вот недавно.

– Что за фабрика?

– Текстильная. Она нам униформу поставляет. Нам и другим фирмам. А когда заказов мало – шьют по той же технологии футболки с разными кумирами: артистами, спортсменами…

– И с революционерами, наверно?

– Ну, конечно.

Алексей вздохнул и попросил:

– А парни у тебя другие были? Расскажи.

– Да ну их! – Лиза встала. – Ты нашёл, о чём спросить. Ну, парни, парни. Восемь-десять, может быть, не больше… Кстати, я чуть не забыла. Для тебя есть маленький презент!

И Лиза, подойдя к столу, достала новый бейджик с надписью «Стюарт Алёша».

Алексей едва не прослезился, увидав, как всё-таки заботится о нём начальство фирмы.

После этого они ещё прощались минут двадцать, словно кто-то собирался в дальний путь, и наконец Лёша все-таки отворил дверь кабинета.

Выглянув в подсобку, он почувствовал прохладу. Дверь во двор была открыта. По подсобке рассекали мужики с большущими коробками. «Завоз продуктов», – понял Алексей. И вдруг до его уха донеслось:

– А ну, посторонитесь!

Голос был таким знакомым, что Алёша обнаружил, что он всё-таки умеет удивляться и не верить собственным ушам. Двуколкин инстинктивно отскочил назад, почти закрыл дверь и сквозь щёлку различил лицо Витька. Сосед таскал коробки с остальными мужиками и держался в заведении как свой, давно привычный, даже поздоровался с какой-то поварихой.

– Ты чего? – спросила Лиза сзади.

– Это что за люди к нам приехали? – вопросом на вопрос ответил Лёша.

– Что за люди? – Лиза подошла к двери. – Да это фирма «Смит и Пупкин»! Они нам картошку поставляют. Для фритюра. Резаную, жареную, быстрой заморозки.

31.

Оставалось пять часов до Революции. Алёша шёл из института кислый, мрачный, дьявольски уставший. Проползая мимо гаражей-ракушек, Алексей увидел, как какой-то мелкий шкет старательно выводит на стене машининой избушки знаменитое трёхбуквенное слово.

– Эй, пацан! – прикрикнул на него Двуколкин. – Офигел, что ль? А ну, дуй отсюда! Лучше бы уроки поучил!

Мальчишка наскоро дорисовал «Й», повернулся к Лёше, глянул злобно-неудовлетворённым взором шестиклассника и гордо произнёс:

– Ты, б…, урод, б…, сам вали отсюда!

А потом добавил:

– Не мешай, б…, заниматься субкультурой! Буржуазный лицемер! Старьё вчерашнее!

Алёша промолчал и пошёл дальше, рассуждая: «Что-то будет после Революции, если сейчас уже такой прогресс?».

Они столкнулись сразу. Лёша даже не успел подумать, испугаться. Бывший менеджер курила на общажной лестнице меж третьим и четвёртым этажами.

Она вперилась в Двуколкина глазами, чуть не уронила сигарету.

– Алексей! Какая встреча!

Лёша ощутил, как кровь обильно прилила к ушам. Отрыл рот, но оттуда ничего не вышло.

– Ну, как там эта столовка без меня? – продолжила Снежана. – Ты, конечно, и не думал, что увидишь злобную начальницу здесь, правда?

Двуколкин что-то промычал.

– Значит, мы теперь соседи. Съёмная квартира мне уже не по карману, безработной. Пару дней перекантуюсь тут у вас. Ты на каком этаже?

– Да на пятом, – выдавил Алёша.

– Мой мужчина тоже там живёт. Наверно, вы знакомы…

Эта фраза прозвучала для Алёши словно вызов палача на эшафот. Не помня сам себя, он рухнул на колени перед бывшей стервой и заплакал, заканючил, зарыдал, затребовал пощады. Бестолково, непонятно, кое-как он бормотал о том, что быть разоблачённым за каких-то пять часов до Самого Великого – нелепо по сравнению с возможностью достойно умереть на баррикадах. Объяснял, что поступление в «Мак-Пинк» было глупейшей и случайнейшей, хотя и роковой ошибкой. Что в душе он настоящий, какой только можно, антиглобалист и контркультурщик. И, в конце концов, что в интересах её же, Снежаны, скрыть их общую причастность к столь позорному занятию как фастфуд.