Гечевара

Ему дали пистолет, велели спрятать и пошли с ним вместе – Виктор, Жека и Аркадий, – чтоб отсечь возможность бегства. Причём Виктор сообщил, что тоже при оружии. «На случай, если кое-кто решить удрать», – сказал он мрачно. Лёша предпочёл не отвечать.

Пока шли до «Морозова», раз пять он думал, что вообще-то лишь один знает дорогу и, если захочет, может «заблудиться», ну, по крайней мере, поплутать немного, оттянуть момент убийства. Тем не менее, почему-то постоянно выбирал правильный поворот, и дом Пинкова неуклонно приближался. «Что ж я снова не туда-то! – думал Алексей. – Куда ж я тороплюсь-то?». Стать Сусаниным никак не получалось. Постоянно отвлекала одна мысль: «Что будет с Лизой? Как она переживёт? Сумеет ли простить?». Нет, нет, конечно, не сумеет, да и не захочет. Он бы тоже не простил на её месте.

Так как город был в руках восставших, баррикады в основном уже сломали. Кое-где они ещё виднелись, но уже наполовину развалившиеся. Горы мусора, аллеи из поваленных деревьев, развороченные улицы и кучки странных личностей повсюду всё же напоминали, что в стране творится нечто историческое. Транспорт не ходил. Костры жгли почти всюду. Кажется, погромы уже кончились: похоже, что громить народу стало уже нечего. Бутики и салоны красоты – ну, бывшие, конечно – попадались тут и там, зияя пустотой: сгоревшие, разбитые, казнённые. Поэтому вид целого, весёлого, с сияющими окнами «Мак-Панка» впечатлял. Ребята прошли мимо этого притона, вызывающе торчавшего в пейзаже, так похожем на военный Сталинград. Между тем, внутри кипела жизнь: сквозь большие окна можно было видеть развесёлую толпу в косухах и банданах, в камуфляже и готичных балахонах, с ирокезами и патлами.

– Вот мерзость! – сказал Жека.

Через пять минут они, уже оставив позади гнусный «Мак-Панк», пришли к остаткам чьей-то здоровенной баррикады. Наверху горы из мусора стоял во весь рост парень, пьяным голосом оравший гимн Советского Союза и махавший знаменем. Алёша пригляделся и увидел, что в руках у этого субъекта – не кумач, а увеличенная копия кассирского флажка «Свободная касса».

В этот-то момент Двуколкин и решился: он убьёт Пинкова, чем бы это ни грозило.

До «Морозова» осталось пара сотен метров, когда Лёшины товарищи сказали, чтобы дальше он шёл в одиночестве. Они решили притаиться за углом и наблюдать за домом и за Алексеем: но, конечно, так, чтоб скрыть свою причастность к покушению. После совершения казни было велено (конечно, если вдруг Пинковская охрана сразу не прикончит) уходить так, чтобы не поставить их под подозрение. В случае же, если Лёша не свершит того, что должен, Виктор обещал расправиться с ним собственными силами, пускай даже для этого пришлось бы взять «Морозовъ» штурмом, как Бастилию.

Тяжёлый, но уже согретый пистолет лежал под левым боком.

– К Лизавете Александровне! – воскликнула консьержка до того, как Лёша что-либо успел произнести.

Двуколкин лишь кивнул, не в силах сказать «да», дошёл до лифта, осторожно наступая на ковёр, и попросил служителя:

– Пожалуйста, седьмой.

– К Пинковым? – равнодушно сказал тот, но у Двуколкина тотчас же пересохло в горле, перестал ворочаться язык.

Те несколько секунд, что они ехали, Алёша ощущал, как у него немеют и становятся тяжёлыми все члены: руки, ноги, голова и даже веки, почему-то норовящие закрыться.

На площадке он был в совершенном одиночестве. Осталось только позвонить в квартиру, попросить хозяина и… Но всего этого можно было и не делать. Лёша простоял минуту. Две. Три. Даровал Пинкову лишних двести сорок секунд жизни. Потом вспомнил про злосчастный лозунг и про революцию, украденную, как то солнышко из сказки – крокодилом.

Вспомнил – и нажал звонок.

Служанка отворила:

– Вы, наверно, к Лизе?

– П-позовите м-мне, пож-жал-луйста, хозяина, – услышал Алексей свой голос где-то вдалеке.

– Что, Александра Львовича? А-а! – тётка улыбнулась. – Понимаю, понимаю!

И исчезла.

Алексей не помнил, сколько прошло времени.

Рукой он нащупал пистолет, схватил его так крепко, как был в состоянии, и ждал, ждал своего заклятого врага…

… Пока внезапно на пороге не возник его кумир.

Омлетов!

Когда Лёша оказался в кабинете, он успел уже немного поваляться на полу в истерике, поползать на коленях, выплюнуть пустырник, принесённый горничной, и выпить валерьянку из рук Лизы. Его всё ещё трясло. Папаша запер дверь и усадил Алёшу в кресло (то, медвежье) рядом со столом, где помещался ноутбук с куском романа.