Глубина в небе

Флаер перешел на винтовую тягу и зарокотал над городом, медленно снижаясь. Солнце стояло у самого горизонта, и улицы почти погрузились в сумерки. С каждым километром они казались все уже и уже. Оригинальные строения сменились коробками, которые когда-то могли быть грузовыми контейнерами. Сэмми угрюмо смотрел. Первые Поселенцы столетиями старались создать красивый мир, теперь же он катастрофически уходил из-под контроля. В мирах с искусственным земным ландшафтом это было общей проблемой. Существовало не меньше пяти методов безболезненно обеспечить конечный успех терраформной деятельности, но если Первые Поселенцы и их «Лесничества» не хотят принимать ни одного из них… что ж, тогда, быть может, не эта цивилизация будет встречать его флот при возвращении. А вскорости ему предстоит вести сердечную беседу с представителями правящего класса.

Флаер нырнул между коробчатыми домами, и мысли Сэмми вернулись к настоящему. Ему вместе с громилами из Лесничества пришлось идти по наполовину замерзшей слякоти. Штабеля коробок с одеждой – пожертвования? – на ступенях здания. Громилы тщательно их обходили. Процессия взошла на ступени и вошла внутрь.

Смотритель кладбища, называвший себя брат Песня, был стар, как смерть.

– Бидвел Дункан? – спросил он. Глаза его скользнули мимо лица Сэмми – его он не узнал, но что такое Лесничество, ему объяснять было излишне. – Бидвел Дункан умер десять лет назад.

Он лгал. Лгал!

Сэмми оглядел захламленную комнату. Вдруг он почувствовал, что он так опасен, что это превосходит даже самые дикие слухи на флоте.

Прости меня Господь, но я от этого человека правды добьюсь любой ценой.

Он поглядел на брата Песню и попытался изобразить дружелюбную улыбку. Очевидно, получилось не совсем, поскольку брат Песня отступил на шаг.

– Кладбище – это место, предназначенное, чтобы люди там умирали, правда, брат Песня?

– Это место для всех, чтобы жить в природной полноте своего времени. И все деньги, которые приносят нам, мы тратим на то, чтобы помочь тем, кто к нам приходит.

В извращенной ситуации Триленда примитивизм брата Песни приобретал страшного вида смысл. Он помогал самым больным из беднейших, насколько мог.

Сэмми поднял руку:

– Я пожертвую бюджет ста лет каждому из кладбищ вашего ордена… если вы отведете меня к Бидвелу Дункану.

– Я… – Брат Песня отступил еще на шаг и тяжело сел. Он почему-то понимал, что Сэмми может исполнить обещанное. Может быть… Но старик поднял глаза на Сэмми, и в глазах его читалось бесконечное упрямство. – Нет. Бидвел Дункан десять лет назад умер.

Сэмми пересек комнату, схватился за подлокотники кресла, где сидел старик, и приблизил свое лицо к его глазам.

– Ты знаешь людей, которые пришли со мной. Ты сомневаешься, что по первому моему слову они разнесут твое кладбище по кускам? Ты сомневаешься, что если мы не найдем здесь то, что я ищу, то же случится с каждым кладбищем твоего ордена по всему этому миру?

Ясно было, что брат Песня не сомневается. Он знал, что такое Лесничество. И все же Сэмми на миг испугался, что брат Песня пойдет и на это.

И мне тогда придется сделать то, что я должен сделать.

Старик вдруг съежился, беззвучно зарыдав.

Сэмми отодвинулся от кресла. Прошло несколько секунд. Старик перестал плакать и с трудом поднялся. Он не посмотрел на Сэмми, не сделал жеста, он просто вышел из комнаты шаркающей походкой.

Сэмми и его свита пошли за ним, вытянувшись цепочкой по длинному коридору. Там жил ужас. Он заключался не в тусклых и поломанных лампочках, не в потеках на стенных панелях, не в грязном протертом полу. Вдоль всего коридора на диванах и в креслах на колесиках сидели люди. Сидели и смотрели… в никуда. Сэмми сперва подумал, что у них скорлупки, и зрение их далеко отсюда, быть может, в каком-то общем воображении. В конце концов, некоторые ведь из них что-то говорили, другие постоянно и сложно жестикулировали. И тут он заметил на стене знаки, нанесенные краской. Простой отслаивающийся материал – и больше здесь смотреть было не на что. А у сидящих в холле людей глаза были невооруженные – и пустые.

Сэмми подошел поближе к брату Песне. Старик разговаривал на ходу сам с собой, но в словах его был смысл. Он говорил о Человеке.

– Бидвел Дункан не был добрым человеком. Не таким, который может понравиться с самого начала… и особенно с самого начала. Он сказал, что был когда-то богат, но нам не принес ничего. Первые тридцать лет, пока я был молод, он работал усерднее нас всех. Не было для него работы ни слишком грязной, ни слишком тяжелой. Но у него для каждого было недоброе слово. Он издевался над каждым. Он мог просидеть с пациентом последнюю ночь его жизни, а потом фыркать и хихикать.