Стрелок

— Давай поедим на ступеньках, — предложил Катберт.

— Давай.

Они устроились с той стороны запотевшей каменной колоннады, так чтобы их было не видно с кухни, и набросились на пирог, ломая его прямо руками. А через пару секунд чьи-то тени упали на дальний изгиб стены, подступавшей к широкому лестничному пролету. Роланд схватил Катберта за руку.

— Пойдем-ка отсюда. Кто-то идет.

Катберт поднял голову. На его испачканном ягодным соком лице отразилось искреннее изумление.

Тени, однако, остановились. Только тени — людей по-прежнему не было видно. Хакс и тот самый солдат из дворцовой стражи. Ребята остались сидеть на месте. Если б они сейчас зашевелились, их бы наверняка услышали.

— …наш уважаемый человек, — закончил свою фразу стражник.

— В Фарсоне?

— Через две недели, — ответил стражник. — Может быть, через три. Придется тебе пойти с нами. Повар на грузовом складе… — Тут с кухни донесся какой-то особенно громкий треск, сопровождаемый грохотом котелков и кастрюль. Шквал проклятий обрушился на голову незадачливого поваренка, уронившего кастрюлю, которая сбила с печи все остальные. Ребята услышали лишь окончание: — …отравленное мясо.

— Рискованно.

— Не спрашивай у уважаемого человека, чем он может тебе услужить… — начал стражник.

— …спроси лучше, чем можешь ты услужить ему, — вздохнул Хакс. — Да уж, солдат, и не спрашивай.

— Ты знаешь, о чем я, — спокойно вымолвил стражник.

— Да. И я знаю, чем я обязан ему. Не надо читать мне лекций. Я точно так же, как ты, уважаю его и люблю.

— Вот и славно. Мясо будет отмаркировано как продукт краткосрочного хранения для твоих морозильных камер. И тебе надо будет поторопиться. Ну… ты понимаешь.

— Там, в Фарсоне, есть дети? — спросил повар с искренней грустью в голове. Это был даже и не вопрос.

— Везде есть дети, — мягко ответил стражник. — Именно о детях нам… и ему… и предстоит позаботиться.

— Отравленное мясо. Нетрадиционный способ позаботиться о детишках. — Хакс тяжело, со свистом, выдохнул. — Они что, будут корчиться, и хвататься за животики, и звать маму? Да, наверное, так и будет.

— Они просто уснут, — сказал стражник, но без особой уверенности.

— Конечно. — Хакс рассмеялся.

— Ты сам это сказал. «Солдат, не спрашивай». Тебе же не нравится, что детьми управляют ружья, когда они могли бы пребывать под десницей того, чей властью лев возлежит рядом с агнцем. Ведь не нравится?

В ответ Хакс промолчал.

— Через двадцать минут мне заступать в караул, — голос стражника вновь стал спокойным. — Выдай-ка мне покуда баранью лопатку. Пожалуй, схожу ущипну кого-нибудь из твоих кухонных девок. Пусть себе похихикает. Да и пойду потихоньку на пост…

— От моего барашка у тебя колик в желудке не будет, Робсон.

— А ты не хочешь…

Но тут тени сдвинулись, и голоса затихли.

Я мог бы убить их, подумал Роланд, замерев как зачарованный. Я мог бы убить их обоих своим ножом. Перерезать им глотки, как свиньям. Он поглядел на свои руки, испачканные мясной подливкой, ягодным соком и грязью после дневных упражнений на воздухе.

— Роланд.

Он поднял глаза на Катберта. Долго смотрели они друг на друга в благоуханной полутьме, и во рту у Роланда возник вдруг обжигающий привкус отчаяния. То, что он чувствовал, чем-то напоминало смерть — такую же грубую и непреложную, как смерть того голубя в белом небе над полем для игр. Хакс? — думал он, недоумевая. Хакс, который тогда мне поставил припарку на ногу? Хакс? И тут же сознание его замкнулось, отгородившись от неприятных мыслей.

Он смотрел прямо в лицо Катберту — в его всегда веселое, умненькое лицо — и не видел ничего. Вообще ничего. В теперь бесцветных глазах Катберта отражалась погибель Хакса. В глазах Катберта это уже случилось. Он накормил их. Они пошли на лестницу. Чтобы поесть. А потом Хакс отвел стражника по имени Робсон для предательского tete-a-tete не в тот угол кухни. Вот и все. В глазах Катберта Роланд увидел, что за это предательство Хакс умрет, как умирает гадюка в змеиной яме. Только так и никак иначе. И ничего больше.

В глазах Катберта Хакс уже умер.

Это были глаза стрелка.

Отец Роланда только что возвратился с нагорья и выглядел как-то совсем не к месту среди роскошных портьер и шифоновой претенциозности главной приемной залы, куда мальчику разрешили входить лишь недавно — в знак начала его ученичества.

Отец был одет в черные джинсы и голубую рабочую блузу. Дорожный плащ, пыльный и грязный, а в одном месте даже разодранный до подкладки, отец перекинул небрежно через плечо, не заботясь о том, как подобный видок «сочетается» с элегантным убранством залы. Он был ужасно худым, и, казалось, пышные его усы, похожие на велосипедный руль, перевешивали его голову, когда он смотрел на сына с высоты своего роста. Револьверы на перекрестных ремнях, опоясывающих его бедра, висели под безупречным углом к рукам — чтобы их было удобно вытаскивать из кобуры. Рукоятки из потертой сандаловой древесины смотрелись тускло и как-то сонно в этом слабом свете закрытого помещения.