Пассажир

Наконец он распрямился. Его пошатывало. В горле драло. Вонь блевотины окружала его смрадным облаком. Он закрыл винный бочонок, осмотрел свой заляпанный свитер и понял, что не должен останавливаться на достигнутом.

Поэтому расстегнул ширинку и помочился прямо себе на ноги.

— Эй, ты чего это там?

Фрер быстро застегнулся и поднял глаза. На балконе, завешанном сохнущими простынями, стояла женщина. Ее глаза метали молнии.

— Иди к себе и там гадь! Сволочь жирная!

Он бросился бежать, прижимая к себе бочонок с вином, словно величайшее в мире сокровище. Когда он снова выбрался на Канебьер, он больше не был Матиасом Фрером. Он превратился в бездомного бродягу. И дал себе клятву больше ни единой секунды не думать мыслями психиатра Матиаса Фрера. Отныне он — Виктор Януш. Бомж, за которым охотится вся французская полиция.

От Януша он протянет ниточку к своей предыдущей личности.

А от нее — к той, что была еще раньше. И так далее. Пока не узнает, кто он такой на самом деле.

Пока не обнаружит самую маленькую матрешку.

Он пошел вдоль трамвайных путей. На солнце его мокрая одежда подсохла, хотя вонь никуда не делась.

Вот уже показался Старый порт.

Каким-то шестым чувством он угадал, что нищие собираются именно там.

И кто-нибудь из них обязательно узнает Виктора Януша.

II

Виктор Януш

Старый порт охватывал залив гигантской буквой U. По краям его дамб располагались два форта — он вспомнил их названия: форт Святого Николая и форт Святого Иоанна, — словно несущие стражу часовые. Позади бастионом выстроились тесно притиснутые друг к другу дома. В тот день мачты кораблей, стоявших на внутреннем рейде, напоминали булавки, воткнутые в лаковую, неподвижную гладь воды, скорее поглощавшую, чем отражавшую свет. Небеса над морем полыхали алым багрянцем. День растерзал ночь, и та скончалась, истекая кровью. Контраст черного с красным был таким резким, что Януш невольно зажмурил глаза.

Он опасливо замер на месте, не зная, куда идти дальше, но тут справа, под аркой, заметил группку бомжей. Они в ряд лежали на земле, словно жертвы природной катастрофы. Януш подошел поближе и пригляделся к нищим. Одни прятались под картонными коробками, другие окружили себя грязными сумками, но и те и другие больше всего напоминали груды тряпья, примороженные ночным холодом. Однако они кашляли, пили, плевались… Трупы еще шевелились.

Януш присел возле крайнего в ряду мужчины. Холод от голого асфальта сразу же пробрал его до самых костей. Вонь, исходившая от соседа, моментально окружила новичка плотным кольцом. Мужчина посмотрел на него потухшим взглядом. Он явно его не узнавал.

Януш поставил рядом с собой бочонок с вином. В глазах соседа зажглось вялое любопытство. Януш ждал, что тот поспешит завязать знакомство в надежде на выпивку, но мужчина грубо рявкнул:

— Вали отсюда! Это мое место!

— Асфальт вроде общий.

— Ты что, не видишь, я на работе?

Януш не сразу понял, в чем дело. Мужчина сидел с голыми ногами, одну подвернув под себя, а вторую вытянув вперед. На ней было всего два пальца, но этими двумя пальцами он хватал стоящую возле него жестянку из-под печенья и скреб ею по земле, если мимо шел прохожий.

— Всего монетку альпинисту, потерявшему пальцы при восхождении на Эверест! Всего одну монетку, я много не прошу! — жалобно завывал он. — Альпинисту, отморозившему пальцы…

Януш не мог не признать, что легенда отличалась известной оригинальностью. И — о, чудо! — изредка кто-нибудь действительно бросал в жестянку мелкую монету. Приглядевшись получше, Януш убедился, что «работал» здесь не только его сосед. Остальные тоже попрошайничали. Время от времени то один, то другой поднимался и шел к поддерживавшим арку колоннам, приставая к прохожим, которые старательно обходили его стороной. Все они говорили странным, наполовину заискивающим, наполовину враждебным тоном, в котором сочетались раболепство и агрессия. Они щедро расточали всевозможные «месье», «пожалуйста» и «спасибо», но в их приторно-сладких хриплых голосах слышались ненависть и презрение.

Януш снова вернулся к своему соседу. Это был мужчина с длинной бородой, в которой копошились вши, в давно утратившей цвет вязаной шапке. Между шапкой и бородой проглядывала дубленная ветром и холодом кожа в прожилках кровеносных сосудов. Выступающие лиловые вены прочерчивали его физиономию как ручьи, берущие начало в одном и том же источнике — алкоголе. Януш при всем желании не смог бы его описать — его лицо не представляло собой целостности, но состояло из какой-то мешанины перебитых костей, синяков, заскорузлых корок грязи и шрамов.