Взгляд в темноте

Она стала ночевать там постоянно. Больше всего ей нравилось спать в этой темноте, как в лоне матери, укрыться в самой глубине вокзала, слушать отдаленный рев поездов, звучащий все реже и реже с наступлением ночи и вновь усиливающийся с утренним неистовством.

Иногда, лежа здесь, она думала, как бы рассказывала ученикам о «Призраке Оперы». «А под красивым, золоченым зданием Оперы был другой мир, темный и таинственный, мир узких проходов, сточных труб и сырости, где человек мог скрыться от всех».

Единственным облаком на горизонте был ужасный, гложущий страх, что однажды вокзал снесут. Когда Комитет по спасению Центрального вокзала проводил митинг, она была там, скромно пристроившись в уголке, но громко аплодируя знаменитостям вроде Джеки Онассис, говорившим, что терминал вокзала стал частью Нью-Йорка и его нельзя сносить.

Но хотя им и удалось присвоить ему статус исторического памятника, Лалли знала, что многие хотят его уничтожить. Нет, господи, пожалуйста, только не мой вокзал!

Зимой она никогда не пользовалась своей комнатой. Слишком холодно и сыро. Но с мая по сентябрь она ночевала в ней раза два в неделю, не слишком часто, чтобы не попасться копам и не возбудить любопытство Рози.

Прошло шесть лет, лучших в жизни Лалли. Она познакомилась со всеми охранниками, продавцами газет и работниками закусочных. Узнавала постоянных пассажиров, знала, кто на какой поезд садится и в какое время. Она даже запомнила лица выпивох, нетвердой походкой спешивших на последние поезда.

В тот понедельник Лалли встречалась с Рози в центральном зале ожидания. Этой зимой ее мучил артрит. Только из-за этого она не ходила в свою комнату. Но прошло уже шесть месяцев, и она вдруг почувствовала, что не может больше ждать.

«Просто спущусь и посмотрю, как она выглядит, — подумала она. — Может, там не так уж холодно и можно переночевать. Хотя вряд ли».

Лалли стала тяжело спускаться в нижний терминал. Людей было мало. Она осторожно огляделась, проверяя, нет ли полицейских. Нельзя попасться по пути в комнату. Они не разрешат ей там оставаться, даже самые хорошие парни.

Она заметила семью с тремя маленькими детьми. Все такие симпатичные. Лалли любила детей и была хорошей учительницей. Когда классу надоедало высмеивать ее простоватость, она обычно налаживала неплохие отношения с учениками. Но ей совсем не хотелось вернуть те дни, ни за что.

Она уже собиралась спуститься по пандусу к 112-му пути, когда ее внимание привлекла изорванная алая подкладка, свисающая со старого серого пальто.

Лалли узнала пальто. Она примеряла его в комиссионке на Второй авеню неделю назад. Не может быть двух одинаковых пальто с такой подкладкой. Любопытство достигло предела: она внимательно рассмотрела лицо женщины в пальто и удивилась, какое молодое и красивое лицо та прятала под платком и темными очками.

Женщина была с… этого типа Лалли часто видела на вокзале в последнее время. Она обратила внимание на дорогие кожаные ботинки девушки, такие же носили некоторые пассажиры ветки на Коннектикут.

Забавное сочетание, подумала она. Пальто из комиссионки и такие ботинки. Эта пара полностью завладела ее вниманием, она стала следить за ними. Вещмешок, который нес мужчина, явно был тяжелым. Лалли нахмурилась, увидев, что они идут к 112-му пути. Поезда не будет еще полчаса. Чокнутые. Зачем ждать на платформе? Там холодно и сыро.

Лалли пожала плечами. Что ж, пока они на платформе, пройти в комнату не получится. Придется подождать до завтра, философски подумала она и отправилась в зал ожидания на встречу с Рози.

14

— Говори, Рон, говори, черт бы тебя побрал! — Темноволосый адвокат нажал кнопку записи. Магнитофон стоял на койке между двумя молодыми людьми.

— Нет! — Рон Томпсон вскочил и заметался по узкой камере, выглянул в зарешеченное окно. Быстро обернулся. — Здесь даже снег кажется грязным. Грязным, серым и холодным. Хочешь это записать?

— Нет, не хочу. — Боб Кернер встал и положил руки на плечи юноши. — Рон, пожалуйста…

— Ради чего? Ради чего? — Губы у девятнадцатилетнего парня задрожали. Выражение лица у него изменилось, стало детским и беззащитным. Он быстро закусил губу, провел рукой по глазам. — Боб, ты сделал все, что мог. Я это знаю. И сейчас уже никто ничего не может сделать…

— Ничего, кроме объяснения губернатору причины, по которой ей, как главе исполнительной власти штата, следует помиловать тебя… или хотя бы отсрочить приговор… хотя бы отсрочить его, Рон.