Растение

Вместо этого Детвейлер прислал работу целиком, работу, оказавшуюся еще более ужасной, чем Кентон, (думавший, что книгу можно будет сократить, дописать и оживить там, где это будет необходимо для читателей «Амитвильского ужаса»), полагал в своих самых наихудших кошмарах. Самым ужасным оказались фотографии, которые Детвейлер приложил к письму. Некоторые были явными фальшивками, на них изображался спиритический сеанс, но на четырех из них было заснято реалистичное отвратительное человеческое жертвоприношение, где грудь старика была вскрыта и его сочащееся сердце было вынуто из разреза.

История, рассказанная в эпистолярном стиле, возобновляется на письме от Джона Кентона своей невесте Рут Танаке, работающей над защитой докторской диссертации по философии.

30 января 1981 г.

Дорогая Рут,

Да, мне также было приятно поговорить с тобой прошлым вечером. Даже когда ты на другом конце страны, я не знаю, чтобы я делал без тебя. Мне кажется, это был самый худший месяц в моей жизни, и без возможности поговорить с тобой и твоей сердечной поддержкой, я не знаю, как бы я прошел через все это. Первоначальный шок и отвращение от тех фотографий был ужасен, но я обнаружил, что могу жить с этим ужасом – и Роджер, может быть, и зациклился на подражании тому грубому редактору из рассказа Дэймона Раньона (или, может, это спектакль Бена Хечта, о котором я думаю), но самое смешное то, что у него на самом деле золотое сердце. Когда началось все это дерьмо, он был подобен скале – его поддержка никогда не прекращалась.

Ужас плох, но ощущение того, что ты был ослиной задницей, гораздо хуже. Когда боишься, можно потерять свою храбрость. Когда ты унижен, остается, я полагаю, только позвонить на большое расстояние своей невесте и пореветь на ее плече. Все что я хочу, так это поблагодарить тебя – поблагодарить за то, что была со мной и поблагодарить, что не смеялась… и не называла меня старой истеричкой, вздрагивающей от каждой тени. Вчера вечером у меня состоялся еще один телефонный разговор после того, как я поговорил с тобой – разговор с шерифом Бартоном Иверсоном из полицейского управления Централ Фоллз. Он был в высшей степени нетребовательным, но прежде чем я объясню тебе суть всего этого, позволь мне прояснить тебе цепочку событий, произошедших после получения мной рукописи от Детвейлера в прошлую среду. Твое замешательство было оправданным – думаю, теперь, когда я выспался, я смогу изъяснятся более понятно.

Как я думаю я уже сказал тебе, реакция Роджера на «Фотографии жертвоприношения» была еще более сильной и непосредственной, чем моя. Он спустился ко мне в офис так, будто к его пяткам были привязаны ракеты, оставив двух дистрибьюторов ожидать его в офисе (а, как однажды сказал Фленнери О'Коннор, хорошего дистрибьютора сложно найти), и когда я показал ему фотографии, он побледнел, закрыл рот рукой и издал ужасный рыгающий звук, так что я был скорее прав, чем ошибался относительно качества снимков (учитывая обстоятельства, «качество» – странное слово, чтобы его употреблять, но оно кажется единственным подходящим).

Он подумал минуту или две, затем сказал мне, что лучше позвонить в полицию Централ Фоллз, – но больше никому не говорить об этом. «Они ведь могут оказаться подделками», – сказал он. – «но лучше быть уверенным. Положи их в конверт и больше не прикасайся к ним. Там могут быть отпечатки».

– Они не выглядят поддельными, – сказал я. – Не так ли?

– Нет, не выглядят.

Он вернулся к дистрибьюторам, а я позвонил в полицию Централ Фоллз, тогда состоялся мой первый разговор с Иверсоном. Он выслушал всю историю и записал номер моего телефона. Он сказал, что перезвонит мне через пять минут, но не сказал почему.

На самом деле он перезвонил через три минуты. Он сказал принести фотографии в 31-й участок по адресу 140 Парк-авеню Саус, и что нью-йоркская полиция отправит «Фотографии жертвоприношения» в Централ Фоллз.

– Мы получим их в три пополудни, – сказал он. – Может даже раньше.

Я спросил его, что он намеревается делать до тех пор.

– Не много, – сказал он. – Я собираюсь послать человека в штатском в этот «Цветочный дом», чтобы выяснить, работает ли там Детвейлер или нет. Надеюсь, это не вызовет подозрений. Пока я не увижу фотографии, мистер Кентон, это все, что я могу сделать.

Мне пришлось прикусить язык, чтобы не сказать ему, что он может сделать еще очень много. Я не хотел, чтобы от меня отделались, как от типичного назойливого жителя Нью-Йорка, и я не хотел рассердить этого парня с самого начала. И, напомнил я себе, Иверсон еще не видел фотографий. Как я полагаю, при данных обстоятельствах он делал все, что мог, исходя из звонка незнакомца, незнакомца, могущего оказаться эксцентриком.