33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

– Ивана нету… Ивана – Канада ходи?! – сказал китаец, солдат из отряда Ли Чуньминя, который, выпрыгивая в то утро из вагона, сломал ногу.

– Как нету? Какая Канада? – Штин оторопел.

– Моя не знай, моя знай – Ивана Канада ходи?!

– Что за чёрт? Ладно, ставь сюда…

Китаец поставил саквояж на тумбочку и заковылял из палаты.

– Вы слышали, Мишель? Что за чушь? – Он выглянул в коридор и крикнул дежурной сестре, чтобы та позвала доктора Мигдисова.

Доктор пришел через десять минут, в течение которых Штин молча расхаживал по палате, и Михаил Капитонович, не зная, что сказать, наблюдал за ним. Налитые рюмки стояли нетронутые.

– Степан Гаспарович… – начал Штин.

– Вы, наверное, хотите поинтересоваться… – перебил его врач, – куда девался этот ваш Иван Блызнюк? Могу сказать только, что я его не выписывал, хотя он просился, и вам не сообщал именно потому, что я отказался его выписать. Я же не думал, что он… Сам только что узнал, что он сбежал… – Доктор замолчал и стал смотреть на Штина.

Тот стоял в середине палаты, смотрел на доктора и тоже молчал. Тогда снова начал доктор Мигдисов:

– Он – это уже сегодня выяснилось – подговорил нянечку, молоденькую, дал ей денег, она принесла ему одежду, и они сбежали оба, нянечка даже не попросила расчёт… Вот всё, что я могу вам дать в качестве объяснения, уважаемый… Штин не дал ему закончить:

– Простите, доктор, я за этим пареньком даже не ожидал такой…

«Прыти!» – мысленно договорил за него Сорокин.

– Спасибо, Степан Гаспарович! Ещё раз извините великодушно!

Доктор откланялся и вышел. Штин выпил рюмку и закурил. Он долго молчал, и Сорокин сидел тихо и не смел возобновить разговор.

– Быдло! – вдруг сквозь зубы процедил Штин. – Я и значения не придал, когда он стал выспрашивать у меня: «Шо цэ такэ Канада, да хдэ цэ така Канада…» Вот такой у нас народ! Ещё покойный папа? не раз говаривал, что на наш народец полагаться нельзя… Чернь! Быдло! А по-польски быдло – это скот!

Михаил Капитонович смотрел на Штина, и в его душе росло удивление: он никогда не видел его таким раздосадованным и злым. Даже когда от начальства поступали совсем глупые распоряжения, Штин только шутил и смеялся; с солдатами же он всегда был прост, предупредителен и заботлив. Поступок Янко расстроил Сорокина тоже, он уже успел к нему привыкнуть, но вдруг он почувствовал странное облегчение: а если этому Янко повезёт и он действительно уедет в Канаду? Михаил Капитонович вспомнил, что уже полгода в Харбине работают вербовочные пункты, которые набирают железнодорожных строителей. Если так, то надо порадоваться за этого совсем ещё мальчишку, может быть, он хотя бы там найдёт свою удачу и сможет помочь больной матери, а глядишь, и заберёт её к себе. Тут Михаил Капитонович вспомнил слова доктора о том, что Ивану помогла молоденькая нянечка, они и исчезли вместе: «…и даже не попросила расчёт!..» Он глядел на ходившего из угла в угол Штина и улыбался. Штин этого не заметил.

– А собственно, чего можно было от него ждать? Я сказал ему, что заберу его с собой… а он видишь, как решил? По-своему! Ну и бог с ним, только ведь, стервец, тайно всё, не спросившись! – Штин остановился, и Михаил Капитонович увидел, что лицо у него уже спокойное, только глаза ещё злые. – Народ, народ! Так было и тогда! На народ надеялись, а он почуял свободу и назад уже не захотел!

Сорокин не понял, о чём говорит Штин.

– 15 января 1917 года граф был произведён в генералы от кавалерии, после этого было отречение, в которое граф не поверил и отказался присягать Временному правительству. Потом Гучков отстранил его от службы, а солдаты корпуса, любившие его и, заметьте, Мишель, настроенные вполне монархически, против этого не возроптали! Вы скажете, что, может быть, они притворялись? Нет! Это потом доказал генерал Крымов, который с этим же 3-м корпусом готов был идти на Петроград! Вот так-то, надеяться на народ!

Штин снова надолго замолчал.

– Я был отозван Ставкой и находился там до прибытия туда Крыленко «со товарищи», а когда всё развалилось, я вернулся в имение, и вот тут-то меня ждала встреча с народом! Усадьба была сожжена, могилы моих мама? и папа? поруганы – разрыты, и кости разбросаны… И это при том, что мама? построила больницу, а папа?, хотя и по учебникам, учил крестьян агротехническому делу… а в Брянске на толкучке я увидел нашу мебель, свой секретер и картины без рам, позолоченные рамы продавали отдельно, продавцов я знал в лицо, это были наши дворовые… Хорошо, что они меня не узнали! А что вы улыбаетесь, Мишель?