33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

Его отвлёк Ли Чуньминь:

– Эти трое были вашими солдатами, которые ушли к красным?

Михаил Капитонович кивнул.

– А Огурцов, вы говорите, хотел вас тогда убить?

– Да, я только не понял: зачем? Они могли и так уйти, была ночь…

– Может быть, они хотели продать вас красным?

Сорокин пожал плечами и вдруг спросил:

– А почему когда вы влезли в наш вагон, то говорили с акцентом?

Ли Чуньминь улыбнулся:

– А представляете ваше состояние, если бы китаец, я же китаец…

Сорокин кивнул.

– …заговорил бы с вами совсем без акцента! Вы бы очень удивились?

– Конечно! – Михаил Капитонович понял логику Ли Чуньминя. – А вы ведь должны были меня расстрелять за то, что я ударил вашего солдата?

– Зачем? Вы вот как пригодились! Без вас мы бы ещё долго ловили этого Огурцова…

– И может быть, был бы жив Илья Михайлович… – с грустью произнёс Сорокин.

– На всё воля Господня! – сказал Ли Чуньминь. – Кстати, можете звать меня Леонид Сергеевич, так меня звали в России. – Ли Чуньминь поднял рюмку и вдруг кивнул за спину Михаила Капитоновича. – Посмотрите, кто к нам идёт!

Сорокин оглянулся, к ним шёл Всеволод Никанорович Ива?нов.

– Здравствуйте, господа, насилу вас нашёл!

Они помянули следователя, потом Всеволод Никанорович слушал историю Огурцова, молча кивал, когда Сорокин рассказывал о событиях в обозе на Сибирском тракте, памятных Всеволоду Никаноровичу, записывал в блокнот. Когда история закончилась, он поднял рюмку.

– Вот, господа, видите как? А ведь это всё – глухие раскаты тех событий… – При слове «тех» он куда-то далеко махнул рукой. – Как оно дотягивается-то! Ну, помя?нем… – Ива?нов выпил. – А вам, Михаил Капитонович, – весточка! – сказал он и протянул Сорокину сложенный вчетверо телеграфный бланк.

Иверская

Он шёл к Шнейдерману. Торопился. С позавчерашнего дня он писал отчёты, оформлял протоколы, и не было времени сходить к Шнейдерману, чтобы отклеить бакенбарды и парик.

Шнейдерман встретил его, хлопая руками по бедрам, как птица.

– Что за горе? Что за горе, голубчик? Что же это за такое – убить такого человека!

Шнейдерман усадил Михаила Капитоновича в кресло и поставил на спиртовку кастрюльку с водой.

– Сейчас, голубчик! Это не просто клей, это клей моего собственного изготовления, три матроса не отдерут, в смысле, конечно, отдерут, если четыре, только со щеками и скальпом, как у того Чингачгука… ай, ай, ай!

Шнейдерман суетился, семенил вокруг кресла и махал руками.

– Что я скажу его родителям, бедные старики!

Сорокин удивлённо посмотрел на него.

– Да, да! Они уже давно умерли, конечно, но что я им скажу на том свете? Когда-нибудь мы все будем на том свете! И что беда: его нельзя отпеть в синагоге и похоронить на еврейском кладбище! Взял себе моду креститься в православные! Тоже мне Андрей Первозванный!

– Илья Пророк! – Михаил Капитонович не собирался ничего говорить, а вот возьми да выскочи.

– Ха! Илья Пророк! Вы хотели пошутить, а попали в точку – Илья Пророк был наш… первобытный еврей, я имею в виду – ветхозаветный! Кому ещё придёт в голову мотаться над землёй в колеснице и кидать молнии, да ещё по своим, чистой воды Зевс, куда там грекам! Тоже мне, борец с идолами!..

Сорокин смотрел на Шнейдермана и видел, что тот суетится один в один как Иванов. Как они оба были в этом похожи.

– Он мне о вас много говорил, что вы умный, но немного неграмотный!

Слова парикмахера кольнули Сорокина, но он только поморщился: «Откуда мне быть грамотному, если я ничего не знаю!»

– Сейчас, голубчик, не морщитесь, сейчас я вас отклею!

Шнейдерман на секунду бросил в кипящую воду салфетку, вытащил её, отжал – Сорокин зажмурился – и бросил на лицо Михаилу Капитоновичу.

– Вы даже не почувствуете! – Он прижал салфетку к лицу, сильно сжал её на щеках и дёрнул. Сорокин не успел охнуть, как бакенбарды были в руках Шнейдермана. – Видите? А вы говорите! Сейчас то же будет с вашим черепом!

Через несколько минут Сорокин отдувался, глядя на себя в зеркало.

– Я вас побрею, будете глянцевый, как младенец! Волосы покрасить?

Красить было нечего, под парик Шнейдерман сам остриг его наголо.

Он сидел в кресле, смотрел на своё отражение, рядом мелькал парикмахер, на душе было пусто. Ему казалось, что должно возникнуть много вопросов, и они возникали, но сразу исчезали, как слепые щенки, которых, ненужных, бросали в глубокую яму с водой.