Проходящий сквозь стены

Я еще на дискотеке заметил, что Додик набирает очки быстрее, но Вадик еще не сдается, старается выглядеть круче, напористее, увереннее, именно вокруг таких группируются остальные. Ко мне еще тогда сразу определилось отношение, как к богатенькому мальчику, сынку каких-то родителей, у которых то ли власть, то ли деньги. Потому отношение уважительно-покровительственное. И уже прикидывают, на чем меня подловят и как начнут доить, чтобы длилось долго и не вызвало вмешательство родителей.

Люся держится скованно, даже в туалет не заглянула, сразу же села на диван и смотрит на всех покорными глазами, чем-то похожа на Олю. Это Маринка сразу же обежала всю квартиру, позаглядывала во все щели, громко ахала и восторгалась, и я не мог решить, что приятнее: скромность и послушание или же бесцеремонность и такое явное признание моего превосходства?

Все сразу сошлись на том, что смотрят футбол, в смысле, мужчины сошлись, а подружка этих ребят, Люся, воплощение восточной женщины: безропотная и послушная.

Додик громко комментировал происходящее на поле, ржал громче всех, заметил тоном комментатора:

– Хули Лопес бьет по воротам! Хули – это имя такое.

Пират охотно заржал.

– И почему телки сомневаются в искренности наших чувств, когда предлагаем им потрахаться в перерыве футбольного матча?

Додик сказал тем же голосом:

– …и вот он наносит страшный удар своей любимой левой ногой… Хотя нет, судя по удару, она у него для ходьбы…

Оля спросила весело:

– А женский футбол есть? А то слышать – слышала, но ни разу не видела.

– Есть, – объяснил Додик, не отрывая взгляда от экрана, – только на их матчи народ ходит слабо.

– Почему?

– А эти дуры никак не решатся обмениваться футболками после матча, как принято в мужском футболе…

Оля скосила глаза на свою грудь, подумала.

– В самом деле, дуры. Я бы менялась охотно. Только сразу не надевала бы, а то мокрая от чужого пота…

– Класс, – сказал Додик. Пират и Вадик заржали. – Класс!

Пират всмотрелся в экран, вскрикнул возмущенно:

– Судью без мыла!

– Что ты хочешь, – сказал Додик с видом знатока. – Нашему футболу нужны умные люди, а идут туда только здоровые кони. Вот слышите, с поля слышны стоны травмированных и ржание футболистов нашего клуба…

Оля отмахнулась и ушла на кухню со словами:

– В России было две беды, а теперь еще и футбол!

Первый тайм окончился с ничейным счетом, Вадик начал снимать с Люси майку, а Додик щелкал пультом, перебирая каналы, вдруг заорал:

– Смотрите, смотрите!.. Чувак выиграл сто пятьдесят миллионов долларов!

Все умолкли и разом повернулись. На широком экране морда счастливца выглядит еще шире: неопрятный такой работяга, явно мексиканец или пуэрториканец. Толстый, брюхо свисает через ремень, явно малограмотный или вовсе неграмотный. Ему совали под нос микрофоны и спрашивали, как получилось, что он выиграл, а он с глупой улыбкой на глупом лице растерянно рассказывал, как на бензоколонке вручили вместо сдачи долларовый лотерейный билет. Проверил только через два дня, просто на глаза попался…

Его спрашивали, как поступит, возьмет ли деньги сразу, в этом случае должен уплатить большой налог, или же будет брать по десять миллионов, тогда налоги будут минимальными, мужик помотал головой и заявил, что возьмет все и сразу.

Додик провизжал в муке:

– И такому дебилу выпало!.. Почему не мне?

Пират спросил лениво:

– А ты чем лучше?

– Я бы не стал платить большие налоги! – воскликнул Додик возмущенно. – Что, ему мало по десять миллионов брать? Идиот!

– Идиот, – согласилась Оля.

– Кретин, – тихо сказала Люся и вздохнула.

Кретин, подумал я. Конечно, кретин. Все сто пятьдесят просрет быстро. Найдутся акулы, что очистят его до костей. Дураку ничто не идет на пользу. И ничем из упавшего сверху не сумеет воспользоваться…

Додик и Пират заспорили, каждый с жаром доказывал, как бы он потратил эти деньги, но их фантазии хватало разве что на сто тысяч. Никто из них не станет скупать картины Рембрандта по десять миллионов за штуку, а пропить сто миллионов непросто даже с приятелями.

На весь экран снова показали морду лица счастливца: тупую, довольную, без зачатка мысли в глазах. Я смотрел со смешанным чувством презрения и острой зависти. Сто пятьдесят миллионов долларов! Ему даже не надо ходить в стенах и прокрадываться в банковские хранилища. Почему идиотам везет, а умные должны пробиваться сами?