Оскал фортуны

Само собой, из каждого правила есть исключения. Если кто из поселенцев и на новом месте обитания добивался невероятных успехов по выращиванию зерна, овощей, фруктов или любого домашнего скота, то всю семью ровно через год премировали поездкой в Каменный град, а потом и в саму Шулпу. Но делали это только один раз, и то только для того, чтобы счастливые и работящие, вольные теперь уже жители империи могли поделиться со своими давними товарищами по баракам своей радостью и достижениями. Такие семьи приезжали в град красиво разодетыми, порой уже с младенцем на руках и с кошельками, плотно набитыми денежкой, заработанной честным и праведным трудом. После таких визитов даже самые пассивные и ленивые воодушевлялись и старались тоже улучшить как свои трудовые достижения, так и физическую выносливость. Ведь многие рабы помнили приезжающих ныне граждан империи точно такими же невольниками, как и они. А тут на глазах – такое преобразование! Ну и рассказы о новой и сладкой жизни, от которой только дух захватывало. Вдобавок приезжие вольные граждане деньгами не только хвастались, но и могли закупать как продукты, так и спиртные напитки. А потом несколько дней угощать этим своих старых приятелей. Подобные приезды служили наилучшим стимулом для остальных рабов. И со следующего дня многие стремились к перевыполнению собственных норм. Любой здравомыслящий человек после подобных примеров захочет уехать на вольные хлеба.

То есть вывод проработавшая в Каменном граде почти двое суток комиссия сделала однозначный: рабов никто не притеснял, и любили их воспитатели с надзирателями как родных братьев. Из чего получалось, что империя собирала на побережьях Щитов разный сброд, перевоспитывала его и через некоторое время принимала в ряды собственных подданных. Такие результаты страшно не понравились как королю Чагара, так и всем остальным союзникам. Потому как выходило: некоторая часть пропаганды пошла насмарку. Воевали тут, понимаешь, с кровавыми, жутко озлобленными рабовладельцами, а они, оказывается, добренькие, беленькие и местами ну совсем пушистые!

В итоге главнокомандующий решил пока не предавать широкой огласке выводы комиссии, а для наблюдения за порядком в Каменном граде расквартировать там несколько передовых воинских частей. Разве что и прежний приказ остался в силе: любой раб может вступить в войско или получает полную амнистию, деревянный жетон как пропуск и спокойно возвращается к себе домой. Потому как никому и в голову не пришло, что большинство невольников захочет просто остаться на том самом месте.

А люди остались. Не все, конечно, нашлись и такие, которые имели в дальних странах и семьи с детьми, и престарелых родителей, к которым стремились всей душой и сердцем. Вот рассортировкой этих самых желающих и занялись воины-освободители. Потому как агитировать вступать в собственные ряды посчитали зазорным. Каждый раб вносился в реестр, затем ему выдавался деревянный срез-пропуск с выжженным клеймом, сухой паек на дорогу, потом группками рабов зачисляли в обозную колонну. Далее несколько воинов сопровождало эту группку к дальней окружной дороге Шулпы, где те и должны были присоединиться к каравану.

Именно за первой такой группой и стал наблюдать недоумевающий Тербон, когда закончил инспекционный осмотр города. Причем недоумевал не потому, что люди собираются отсюда уходить, а из-за того, что этих людей так ничтожно мало. Завернувшись в ничем не примечательный плащ генерал ходил между вчерашними рабами и все время спрашивал, выпытывал или просто прислушивался к разговорам. Все выглядели так, словно им предстояла тяжелая и дальняя дорога в неизведанное, ведь идущих на Первый Щит не было дома чуть ли не три года, и их волнение было понятно. Но вот почему именно волнение? Почему не бешеная, всеобъемлющая радость? Неужели они сомневаются: возвращаться или нет?

Совершенно для себя неожиданно Тербон наткнулся на совсем иной взгляд: испуганный, нервный от переживаний и томительного ожидания. Мужчина явно боялся. Скорей даже спешил, словно боялся отстать от всех остальных. Он и место себе уже облюбовал в голове предполагаемой колонны, намереваясь по первой же команде встать в первую шеренгу. Вариантов для такой спешки предполагалось бесчисленное множество, но понукаемый неясным предчувствием, генерал отправился именно к этому мужчине. Уселся с ним рядом, ощущая, как тот весь напрягся, может, и дыхание затаил. Поэтому пришлось обращаться с самой радушной улыбкой: