Харбин

– А силёнок хватит по лесам лазить?

Тельнов оглядел худое тело богомаза в испачканной известью светлой полотняной рясе и спросил сам:

– А мы, батюшка, отец Акинфий, не в одних с вами летах?

Отец Акинфий смочил большую кисть в подвешенном к лесам ведре с водой, улёгся на спину и стал мочить штукатурку.

– Может, и в одних, да только мы привычные, который год на лесах живём. – Он взял кисть потоньше и стал наносить её острым деревянным концом контуры рисунка. – А как зовут тебя, мил-человек?

– Тельнов! Кузьма Ильич Тельнов!

– Доброе прозвище, Кузьма Ильич, а сам откуда будешь, из каких мест?

Вот так, стоя на лестнице, под самым куполом храма Кузьма Ильич познакомился с отцом Акинфием.

«Хороший мастер! – думал Кузьма Ильич, глядя на икону. – Как написал! Когда мне горько, Чудотворец смотрит на меня строго, мол, терпи! Когда мне радостно, он смотрит радостно, мол, радуйся!»

Он поправил очки и вгляделся в глаза святителя. Седой старец с редкими белыми волосами смотрел на него добрыми глазами и будто говорил: «А ты и терпи, и радуйся!»

Тельнов взял тряпицу, которую всегда держал поблизости, и стал протирать стекло поверх иконы. Отец Акинфий запретил ему закрывать лик стеклом, но Кузьма Ильич его ослушался, потому что не хотел, чтобы кто-нибудь поцарапал её или она выгорела на свету. Он протирал стекло и думал, обращаясь к Николаю Угоднику: «Много ты спас людей из паствы твоей! Надоумь и мою старую голову, как спастись! Как уберечься от соблазнов, как жить так, чтобы грехи мои были не слишком велики и тяжки, как быть угодным близким моим, как избавить от болезни внучка моего, хоть и неродного, а он мне ближе, чем родной! Научи меня жить на благо и по совести!»

Он встал на колени и тихо, чтобы не быть услышанным, начал читал тропарь.

Когда Анна вернулась в детскую, грелка, наполненная льдом и обёрнутая полотенцем, уже лежала на кровати рядом с Сашиной подушкой. Она снова подумала: «Хороший старик, добрый и к Сашику ласковый, и вправду как родной дедушка».

Глава 8

Утро следующего дня было суетным.

Анна, просидевшая с Сашиком всю ночь, разбудила Александра Петровича и послала его за врачом. Когда он вернулся с известным на весь Харбин доктором Казим-Беком, Сашик ещё спал, но его лоб горел жаром, и дыхание было горячим и прерывистым. Казим-Бек откинул одеяло, расстегнул пижаму и стал слушать. Сашик проснулся, он послушно и «дышал» и «не дышал», переворачивался на бок и снова ложился на спину. Когда Казим-Бек закончил осмотр и с Анной вышел из детской, рядом с Сашиком остался Кузьма Ильич.

– Воспаление лёгких, уважаемая Анна Ксаверьевна, благодарите Бога, что одностороннее.

Анна сложила руки на груди и посмотрела на врача с мольбой.

Доктор продолжал:

– Мне Александр Петрович, когда приехал, вкратце рассказал, поэтому на первый случай я прихватил с собой вот эти лекарства. – Казим-Бек раскрыл саквояж и достал тёмную склянку и несколько порошков. – Возьмите! Меряйте температуру каждый час… и рецепт. Я приеду завтра в это же время. Это пока всё, что я сейчас могу.

* * *

После того как Александр Петрович привёз Казим-Бека и оставил его с Анной, он ненадолго сходил на службу и вернулся домой. Анна, не спавшая всю ночь, сидела в детской, рядом с ней был Тельнов, он пытался шёпотом развлекать её разговорами, потому что было видно, что Сашик спит.

Когда Александр Петрович пришёл, то уговорил Анну пойти отдохнуть, а сам остался с сыном. Кузьма Ильич тоже остался в детской и, как показалось Александру Петровичу, имел виноватый вид. И тут, глядя на старика, он вспомнил свою вчерашнюю последнюю мысль, перед тем как заснуть, мол, не промах ли это Кузьмы Ильича, что Сашик простудился, однако спросил про другое:

– Откуда в вас столько азарта взялось? Никогда не ожидал!

Тельнов поёжился и зажал кисти рук между коленями.

– Грешен, батюшка! – ответил он и замолчал, потом увидел, что Александр Петрович смотрит на него с улыбкой. – Я, знаете ли, в интересном месте в Москве жил…

– Помню, – сказал Александр Петрович. – Где-то на Моховой…

– На Воздвиженке, в университетских квартирах, мои тётки прислуживали в профессорских семьях…

– Вы рассказывали!

Кузьма Ильич оживился:

– Так, знаете ли, с одной стороны – свет просвещения, а с другой – темень и невежество…

– Вы имеете в виду университет и Охотный ряд?

– Так точно! И оказался я между двумя, можно сказать, стихиями! – Тельнов заметил, что Александр Петрович смотрит на него с некоторой ехидцей.