Харбин

* * *

Асакуса вернулся в миссию, с удовольствием переоделся в форму и поставил трость в угол за книжный стеллаж. Катана привычно легла в руку.

«Какой он всё-таки упорный, этот Юшков Эдгар Семёнович!»

Он вытащил и бросил на стол папку с допросами, но читать или даже листать их не было никакого смысла, потому что он их знал наизусть.

«Сегодня, – Асакуса посмотрел на перекидной календарь, – о! – удивился он, – 24 февраля! Вчера был День Красной армии! Двадцатая годовщина! Что ж это я не поздравил его? «Неуд», господин полковник, «неуд»!»

Он погладил сероватый листок.

«24 февраля. 1938 год. Четверг! Запомним этот день!»

Асакуса снова стал вспоминать всё, что было связано с этим человеком.

«Итак! Юшков перешёл границу в конце октября 1937 года…»

После первого допроса в Мишаньском пограничном гарнизоне его, спящего, затолкали в «бенц», и он повез его в Харбин. Профессиональным чутьем Асакуса угадывал, что этот переход не мог быть связан с какими-то хитрыми операциями русских – слишком высок был ранг перебежчика, такими вещами не шутят. Советская пресса по поводу исчезновения начальника хабаровской госбезопасности упорно молчала, всего лишь было упомянуто о его «переводе на другую работу». Только из радиоперехвата стало известно, что в Хабаровск назначен новый начальник управления.

Главный вопрос, который мучил Асакусу всё это время, – что с операцией «Большой корреспондент», куда делся Летов, что с Гореловым, связь с ними пропала, а Токио постоянно напоминал. Юшков, проработавший в Хабаровске год и прибывший туда из Москвы, из центрального аппарата НКВД, не мог об этом не знать.

Однако Юшков «замкнулся».

«Н-да!» Асакуса машинально перекладывал плотно исписанные иероглифами листы бумаги с текстами допросов.

«Есть над чем подумать!»

И он думал – ошибиться было нельзя. Думал всё это время, с самого октября, и ничего не сообщал ни в Мукден, в штаб Квантунской армии, ни в Токио, и это было опасно.

В Харбине он максимально засекретил пребывание Юшкова. На квартире, другой, не этой, а на самой окраине города, сначала работал с ним сам; прислуга жила там же, не имея возможности отлучиться в город, а после перевода Юшкова во внутреннюю тюрьму отправилась в 731-й отряд. Всю свою агентуру, в том числе и в жандармерии у Номуры, Асакуса направил на «вылавливание» любых слухов об «октябрьском перебежчике». Агентура молчала. Это давало надежду на то, что утечки информации пока не произошло. По его представлению капитан Ояма был повышен в звании и со всем своим гарнизоном отбыл на фронт в Центральный Китай, где героически сложил голову за микадо. Дежурный, первым сообщивший информацию о Юшкове, чем-то отравился дома и умер, переводчик Мишаньского погрангарнизона, доставивший информацию в Харбин, утонул на рыбалке.

«Чего я ещё не сделал?»

Практически всё! И перестрелку в сопках у границы к югу от Мишаня в день прихода Юшкова, и суету, которую толковый капитан Ояма умело организовал в своём гарнизоне, и бегство в СССР китайца, местного жителя, который видел, как из пограничного гарнизона «ногами вперёд» выносили носилки, на которых лежал кто-то под испачканной кровью советской шинелью.

Итак, дело оставалось за малым – разговорить.

Но Юшков молчал.

На все вопросы о руководстве управления, оперативном составе и работе против Японии, то есть Маньчжурии, он отвечал или что-то невнятное, или отмалчивался.

И очень не нравились полковнику Асакусе широкие ноздри переводчика, а на самом деле руководителя харбинской жандармерии Номуры. У того была своя связь с Токио.

Глава 6

В пятницу, 25 февраля, Асакуса рано утром поехал на конспиративную квартиру прямо из дома.

Прислуга доложила, что «гость» прогуливается во дворе уже двадцать минут.

«Ну что ж! Десять минут у него ещё есть!»

Юшков зашёл в гостиную без пальто и шапки, но в валенках, мокрых от снега и липших к натёртому воском паркетному полу. Его бледные щёки горели пунцовым.

«Как всё-таки русские приспособлены к морозу. Прямо их стихия!» – невольно подумал Асакуса и молча пригласил его сесть к столу.

– Как вы освоились здесь?

– Хорошо, – ответил Юшков, – только очень светло, режет глаза.

– Перейдём в кабинет?

– Нет, спасибо, зато здесь как летом!

Только сейчас Асакуса заметил на ломберном столике ворох газет, харбинских и советских.

– Осваиваете?

– Слишком много. Ещё не переварил. А какой сейчас месяц, а то я вашего охранника спрашиваю, а он всё «Не положено!» да «Не положено». – Юшков привстал в кресле и кивнул на ломберный столик: – Разрешите?