Волчья сотня

Борис Ордынцев задержался на краю холма, привстал в стременах и оглядел раскинувшуюся перед ним картину.

«Наверное, это последняя такая война на земле, – думал он. – Потом будут воевать машины, аэропланы. Вот и сейчас уже в Добрармии появились английские танки, французские самолеты, а здесь идет конница, как при Аустерлице, как в Бородинском сражении… Да что там, как при Чингисхане и Батые…»

Проскакала казачья сотня из корпуса генерала Шкуро. В папахах из волчьего меха терские казаки Шкуро казались особенно свирепыми, настоящими дикарями. Впереди сотни знаменосец нес на пике волчью шкуру – отличительный знак шкуровцев. Джигиты, «волчья сотня»… Один из казаков бросил поводья, вскочил ногами на седло и, стоя на скачущей лошади, начал отплясывать лезгинку.

– Что, господин поручик, нравится? – раздался неожиданно голос, заставив Бориса вздрогнуть.

Он обернулся. Рядом с ним верхом на игреневом жеребце Ахилле остановился полковник Азаров, командир прикрепленного к отряду Говоркова артиллерийского дивизиона. С некоторых пор полковник стал относиться к Борису по-дружески – очевидно, поверил, что тот ему не опасен в сложном деле покорения Софьи Павловны. А скорее всего здесь, в походе, далекими казались все штатские заботы.

– Удивительно, что Шкуро дал нам своих казаков. Они очень ему преданы, и он никогда не разделяет свой корпус.

– Да, – кивнул Борис, – иногда кажется, что это не армейская часть, а партизанский отряд… вроде армии Махно, против которой мы сейчас выступаем. Казаки даже называют своего командира не генералом, а батькой…

– Хороший у вас конь, Борис Андреевич, – одобрительно оглядел Азаров Ваську, – острижен только неудачно.

– Да-да, – усмехнулся Борис, – есть такой грех. А в остальном очень хорош.

Местность перед отрядом пошла холмистая, чередовались невысокие возвышенности и ложбины. Генерал Говорков, используя особенности рельефа, выслал вперед по флангам колонны два казачьих разъезда. Казаки осторожно поднимались на следующий холм и, убедившись, что впереди не видно противника, подавали знак. Тогда весь отряд: кавалерия, батарея, обозы – поднимался следом на холм, переваливал его и спускался в следующую ложбину, дожидаясь нового сигнала казаков. Так Говорков обезопасил свой корпус от неожиданного появления противника и одновременно пытался сделать появление корпуса внезапным.

Переваливая холм за холмом, говорковцы продвигались вперед. Степь была безлюдной, такой, какой она была, должно быть, в незапамятные времена, до татарского нашествия, а возможно, и до Рождества Христова.

Часы шли за часами. Ровный шаг коня убаюкивал Бориса. Ему начали уже мерещиться картины из довоенного прошлого, словно он видел короткие сны наяву. С благодарностью он вспомнил Саенко и его уроки верховой езды: благодаря усвоенной им удобной казацкой посадке Борис почти не уставал, ноги не затекали. Только монотонность осенней степи утомляла зрение.

Поднявшись на очередной холм, казаки охранения придержали лошадей и подали знак: в ложбине перед ними кто-то был.

Говорков с десятком всадников выехал вперед отряда, поднялся на холм к казакам, оценил ситуацию и дал несколько коротких распоряжений. «Волчья сотня» поскакала в обход холмов, разделившись на две полусотни, охватив ложбину кольцом. Борис, отъехав от батареи, осторожно поднялся на холм и выглянул через его гребень, стараясь не обнаружить себя. Внизу, в ложбине, десятка два вооруженных людей совершенно разбойничьего вида сидели вокруг костра, на котором жарилась целая баранья туша. Рядом паслись их стреноженные лошади. Борис удивился беспечности этих людей: они не выставили часовых и сидели у костра совершенно спокойно, как будто им нечего было опасаться.

Внезапно из-за края холма с дикими криками вырвались казаки «волчьей сотни». Люди у костра явно были захвачены врасплох. Свирепый вид казаков, их устрашающие крики и сама внезапность их появления полностью деморализовали махновцев. Кто-то бросился к лошадям, кто-то схватился за оружие, но большинство просто пустилось наутек.

Борис чуть тронул поводья, и Васька поднялся на самый гребень холма – теперь уже не было нужды прятаться, а видно отсюда было лучше. Он сам удивился тому жадному любопытству, с каким наблюдал за разворачивающейся внизу драмой. Он даже приподнялся в стременах и вглядывался в происходящее, боясь упустить какую-то деталь. Должно быть, с таким же жадным любопытством древние римляне – и среди них философы, поэты, ученые – наблюдали за кровавой драмой гладиаторских боев.