Волки Кальи

А потом этот сон. Ужасный сон. Сюзанна в огромной, грязной кухне заброшенного замка. Сюзанна поднимает к лицу пищащую крысу, насажанную на вилку для мяса. Поднимает и смеется, тогда как кровь с деревянной ручки стекает на ее руку.

«Это не сон, и ты это знаешь. Ты должен сказать Роланду».

За этой мыслью последовала другая, еще более тревожная: «Роланд знает. И Эдди».

Джейк по-прежнему сидел, прижав колени к груди, обхватив их руками, чувствуя себя глубоко несчастным, прямо таки как в тот день, когда он разглядел собственное экзаменационное сочинение по английскому языку на уроке у мисс Эйвери. «Как я понимаю правду», так называлось сочинение. Теперь-то он знал, почему оно написано так, а не иначе, знал, что по большей части сочинение это обусловлено прикосновениями, как говорил Роланд, или телепатией, чтением мыслей другого человека, этот термин предпочитали использовать в Нью-Йорке двадцатого века, но тогда испытал дикий ужас. На этот раз не столько ужаснулся, как… ну…

«Почувствовал грусть», — подумал он.

Да. Да, они вроде бы ка-тет, единство из множества, да только их единство нынче утерялось. Сюзанна стала другой личностью, и Роланд не хотел ставить ее в известность, потому что предстояла схватка с Волками как этом, так и в другом мире.

С Волками Кальи, с Волками Нью-Йорка.

Джейк хотел разозлиться, да только понимал, что злиться не на кого. Сюзанна забеременела, помогая, между прочим, ему, и если Роланд и Эдди не говорили ей об этом, то лишь потому, что поберечь ее.

«Да, конечно, — вмешался негодующий голос. — Но они также хотят, чтобы она помогла им, когда Волки выедут из Тандерклепа. От нее будет куда меньше пользы, если аккурат в это время у нее случится выкидыш или нервный срыв».

Он знал, это несправедливые слова, но сон очень уж сильно потряс его. Перед мысленным взором вновь и вновь возникала крыса. Крыса, извивающаяся на вилке для мяса. Она, поднимающая крысу на уровень лица. И улыбающаяся. Не мог он этого забыть. Улыбающаяся. В тот момент он прикоснулся к ее разуму и уловил мысль: крысиный кебаб.

— Господи, — прошептал Джейк.

Вроде бы он понимал, почему Роланд не рассказывает Сюзанне о Миа и о ребенке, которого Миа называла малым, но разве стрелок не отдавал себе отчета, что при этом терялось кое-что очень важное, и с каждым уходящим днем этого важного терялось все больше и больше.

«Они знают больше, чем ты, они взрослые».

Джейк подумал, что это утверждение — дерьмо собачье. Если взрослые знали больше и лучше разбирались в проблемах, которые постоянно подбрасывала жизнь, почему его отец выкуривал в день по три пачки сигарет без фильтра и нюхал кокаин, пока из носа не начинала идти кровь? Если взрослые обладали особыми знаниями, которые позволяли всегда поступать правильно, почему его мать спала со своим массажистом, которого отличали огромные бицепсы и полное отсутствие мозгов? Почему ни один из них не заметил, что в 1977 году, когда весна переходила в лето, их ребенок (по прозвищу Бама, известном только домоправительнице) медленно, но верно сходил с ума?

«Это не одно и то же».

А что, если одно? Что, если Роланд и Эдди очень уж близко к проблеме и не могут взглянуть на нее со стороны, не могут увидеть очевидное?

«Что есть очевидное? Какого твое понимание очевидного?»

Они больше не ка-тет, вот оно, его понимание очевидного.

Что сказал Роланд Каллгэну, при их первой встрече? «Мы — шар, и катимся, как он». Тогда так оно и было, теперь, по разумению Джейка, нет. Ему вспомнилась шутка, которую произносили люди, когда спускало колесо. «Хорошо хоть, оно спустило только внизу». Вот и их шар, похоже, сдулся. Они уже не настоящий ка-тет… как они могут зваться ка-тетом, если у них появились секреты друг от друга? И разве Миа и ребенок, растущий в животе Сюзанны — единственный секрет? Джейк полагал, что нет. Было и что-то еще. Что-то такое, о чем Роланд не говорил не только Сюзанне, но и всем остальным.

«Мы сможем победить Волков, если будем единым целым, — думал Джейк. — Если будем ка-тетом. А не такими, как сейчас. Такие, как сейчас, мы не победим ни здесь, ни в Нью-Йорке. Я в этом уверен».

Другая мысль пришла следом за этой, такая ужасная, что поначалу он попытался отбросить ее. Только понял, что не получается. Никак не хотелось ему рассматривать эту идею, но ведь ничего другого не оставалось.

«Я могу взять инициативу на себя. Могу сам рассказать ей».

А что потом? Что он скажет Роланду? Как сможет все объяснить?