Чародей звездолета «Агуди»

Карашахин сказал рядом:

– Дмитрий Дмитриевич, что с вами? Вас прямо перекосило…

Я покачал головой:

– Да так… Подумалось, как легко попасть в сети привычности, как трудно выбраться… А потом смотришь и не понимаешь: какого черта? Какого черта был таким идиотом?

Четверо автоматчиков быстро подбежали к поверженному, а пока поднимали, из переулка к ним помчалась юркая «Скорая помощь». Общими усилиями солдат и санитаров переложили грузное тело на носилки, пристроили капельницу, Карашахин вздохнул с облегчением:

– Жив, дурак…

– Жив, – согласился я. – Ишь, Илья Муромец! Ему бы горы ворочать, а он… услуги населению. Дороги же в Москве пусть хохлы да лимитчики строят, дурак ленивый.

Носилки вдвинули в машину, та с места рванула на скорости, как гоночная на треке. Карашахин сказал задумчиво:

– Трусливый народ пошел… Такая толпа! Могли бы весь Кремль снести. Прошло время пассионариев, прошло.

– К сожалению, – ответил я трезво, – прошло для русских. Но не для кобызов.

Глава 3

За рубежом откликнулись даже раньше, чем свои СМИ, на резкий ответ бездельникам, явившимся с требованиями более престижной работы. В центральных газетах США появились фото, а по всем каналам прошли кадры ужасающего расстрела мирной демонстрации, когда преступный режим России вывел войска для подавления справедливых требований трудящихся. Стреляющего солдата засняли минимум с шести точек, снова и снова показывали трясущийся от выстрелов ствол автомата, хотя Сигуранцев объяснил, что это одиночный выстрел, просто скорострельность современных автоматов такова, что за один выстрел вылетает пять пуль, но, судя по кадрам юсовского телевидения, озверелый автоматчик поливал нескончаемой очередью толпу демонстрантов не меньше часа, а что жертв так мало, ну это ж косорукие русские стрелять не умеют, это же видно по компьютерным играм, когда американские солдаты идут по России и в одиночку разносят целые дивизии, а русские солдаты только чешутся, глупо раскрывают рты и стреляют в небо.

Европа реагировала на удивление вяло, отметили только, что впервые в России ответили резко. Обычно в стране, что недавно строила коммунизм, отношение к рабочим трепетное, брезгливо-уважительное. Все требования немедленно удовлетворялись, какими бы абсурдными ни выглядели. Зато наши СМИ с утра до вечера по всем каналам крутили эти материалы, правозащитники захлебывались от экстаза, клеймя преступный режим, озверелый преступный режим, тоталитарный режим, скатывающийся к фашизму… Нет, утверждали другие, в России всегда был фашизм, еще Рюрик был фашистом, Иван Грозный был фашистом, как и Сталин, вся Россия – фашист на фашисте, кроме русской интеллигенции, что уже почти Запад, почти люди, даже сморкаются в платочек, а не с размаху соплями о пол, как остальные русские.

Новодворский тоже не разразился демократическим негодованием: я назначил его руководителем делегации в ПАСЕ и еще пару всемирных организаций, он со всеми перезнакомился и даже дружит, и сейчас голова занята совсем не такой мелочью, как разгон демонстрации…

– Патриотизм, конечно, штука хорошая, – сказал он утром на другой день после инцидента на Красной площади. – Но подушка безопасности все же лучше… но если у кого-то еще есть желание отдать жизнь за… за эту страну, то прошу зайти ко мне в кабинет. При себе иметь заявление, две фотографии три на четыре и один патрон.

– К вам в кабинет? – спросил Босенко. – Думаю, что не по Хуану сомбреро… Не все то лебедь, что над водой торчит. Хорошо смеется тот, кто смеется в мегафон, да и то, как показала вчерашняя демонстрация, уже не совсем даже верно. Надеюсь, когда-то да придем к благородному и неотъемлемому праву каждого человека стрелять демократов прямо на месте, а сейчас мечтаю перевешать их хотя бы малость. У меня уже и кандидатуры есть…

Новодворский отмахнулся:

– Что ваши кандидатуры! Вот у Петра Петровича целый список. Верно?

Сигуранцев поглядел на него в упор, взгляд такой бесстрастный, что вокруг воцарилось молчание. Наконец Сигуранцев разомкнул губы:

– Да, Валерий Гапонович, обширный список. Подробный! В нем даже номера тайных счетов в швейцарских банках.

Молчание стало гробовым, все застыли, словно лихорадочно проверяли номера своих счетов, наконец Каганов хохотнул с преувеличенной беспечностью:

– Ну что вы, Петр Петрович, дуетесь за такую малость? Ведь это всего лишь деньги! А кого они радуют?