Чародей звездолета «Агуди»

Шандырин огляделся, вздернул брови:

– Нет премьера, нет силовиков… Это ничего, что в неполном составе?

– Новодворский звонил из самолета, – сообщил я, – Всеволод Лагунович сообщил, что он уже подъезжает к Кремлю. Прямо с корабля на…

– …баб, – ввернул Убийло, добавил виновато: – Простите, сорвалось. Как я мог такое на уважаемого Валерия Гапоновича, который на бабс и не смотрит, у него оргазм, только когда кого-нибудь из нас…

– Извращенец, – буркнул Шандырин.

– Политик, – возразил Убийло. – Дмитрий Дмитриевич, а как насчет силовиков? Будут?

– Громов готовит войска к военным учениям, – напомнил я. – Как вы знаете, на севере Рязанской области запланированы маневры, прибудут военные наблюдатели из НАТО, надо, чтобы наши не опозорились… А Сигуранцев и Босенко могут и прибыть, если уже справились. Хотя, собственно, эта проблема больше для нас, а не для силовиков. Силовикам делать пока что нечего, это больше философская проблема.

На меня пахнуло теплом и тем чувством, что называется облегчением. Это же какое счастье, когда не надо принимать реальных решений, за которые несешь ответственность, а философские… так у нас вообще страна философов: возле каждого пивного ларька с десяток мудрецов, что обсуждают, как повысить нравственность, как бороться с детской преступностью, как улучшить жизнь в Кении…

Только вечно подозрительный Павлов проворчал:

– От ваших слов, господин президент, мороз по шкуре и всем ее окрестностям. Как будто мы александромакедонские какие… Вон Новодворский как, известно, Наполеон даже, но мы-то эти судьбоносные решения лучше бы на ваши демократьи плечи.

– Я тоже не Наполеон и не Чингисхан, – ответил я. – Я ж демократ, а это значит, как все. Как весь народ. Как весь наш безропотный и богобоязненный, покорный и незлобивый… который страшен бывает только совсем припертый к стене, но и тогда его можно убедить самому зарезаться, у нас теперь такие мощные средства пропаганды!

Каганов сказал значительно:

– Мы должны думать о человечестве. Да, немного жаль этих русских и эту страну, однако… если подумать, если вспомнить историю, сколько народов просто исчезло, уступив земли более приспособленным?.. Можно вспоминать древнейшую историю, где филистимляне уступили земли иудеям, а можно взглянуть и на земли нашей России, где сменялись киммерийцы, скифы, хазары, печенеги, половцы, обры, даже та масса племен полян, древлян и всяких болотичей – все это исчезло, ушло, уступив место народу, что сложился меньше чем двести лет назад! Мы тоже, как народ, не вечные. Русские исчерпали себя, должны прийти более сильные, пассионарные, яростные, цепкие, живучие, выживаемые.

Агутин сказал тоскливо:

– Эх… кому уступать приходится? Кобызам. Наши предки в гробах переворачиваются. Добро бы каким-то цивилизованным… Ну, французам всяким, англичанам, хотя бы немцам… Вон жили немцы на Поволжье, на Украине – хотя бы кто слово сказал против!

Шандырин усмехнулся, налитые багровым мешки под глазами стали еще темнее, полиловели, как тучи перед грозой.

– Тоже сказанул. Немцы, французы… Они сами в таком же интересном положении. Правда, они покрепче, чем русские, сдачи дать могут, но тоже запоздали. Эти кобызы в их страны пробрались еще раньше и бешено размножаются, как вирусы…

Каганов спросил непонимающе:

– Какие кобызы? Там турки…

Агутин отмахнулся:

– Все они кобызы.

Глава 4

– Лучше всего, – сказал Забайкалец, – защищает себя маленькая нация. Чем мельче, тем лучше. Она вся тогда чувствует себя окруженной противниками, вот и держится за язык, обычаи, не расслабляется.

– А русские не окружены, что ли?

– На границе русские тоже стоят вдесятеро выше тех, кто внутри. Те, кто живет на границе, жизнеспособные, как… ну как кобызы или чечены. Когда Россия была крохотной, намного меньше Польши, Венгрии или Швеции, она была осажденной крепостью, каждый русский тогда по выживаемости сто кобызов за пояс бы заткнул и тыщу мусульман бы прихватил! Да и сейчас наши казаки, что на границе с Чечней, им ничем не уступят. И все потому, что на самом краю России! Только мы своих же казаков боимся больше, чем чеченов, оружия им ни-ни… Но кобызы хитрые, они не рискуют селиться близь границы, там казаки быстро спесь собьют и рога свернут. Забираются поглубже, где народец не понимает, что мир изменился, уже надо уметь смотреть волком и показывать зубы. Этот народ, из глубинки, готов на подвиги, если ему скажем отсюда, из далекой Москвы. А сам не понимает, что внутри России, где испокон веков жили в мире все народы, нации и народности, – пришла пора рычать и клацать зубами на «чужого».