Земля наша велика и обильна...

Так вот, эллинствующие как раз и сейчас на виду, именно их считают евреями, хотя, как уже сказал, многие из неевреев, зная о существовании «настоящих», этих именуют жидами и стараются как-то их ограничить в горлохватстве. Как – рецептов много, от увещевательных до окончательных. Но если это начиналось в Германии, Польше и частично в Советском Союзе, то сейчас евреев, то есть эллинствующих, начинают оттеснять с их постов во всем мире, очень уж те на виду с их нахрапистостью. В то же время самый лютый антисемит клянется в любви к Израилю и готов защищать страну, где евреи – подумать только! – сами пашут, сеют, забивают гвозди, доят коров, убирают навоз, подметают улицы…

Однако же, положа руку на сердце, признаемся, что хотя симпатия к евреям, которые в далеком Израиле пашут землю и работают дворниками, вполне искренняя, таких уважают даже антисемиты, все же именно эти вот бронштейны, предатели своей веры, языка и древней культуры, именно они чаще всего и толкают колесики эллинской, или яфетической, цивилизации, обеспечивают смазку шестеренок, держат на себе финансовые структуры во всех странах, обеспечивают нас информацией, в том числе и о том, какие они все сволочи, терпеливо втюхивают идеалы доброты и гуманности, терпимости, вплоть до бесящей всех нормальных людей политкорректности, от которой «настоящие евреи» переворачиваются в гробах, а те, кто сейчас воюет в Израиле, призывают побросать гомосеков и скотоложников в геенну огненную.

Бронштейн тихонько шел рядышком, не решаясь прервать мои думы, я ведь могу мыслить только о высоком, знал бы, о какой херне я думаю по большей части, но, к счастью, человека меряют не по совокупности его мыслей, а по пикам, так что в политике я прыгнул выше всех, да не просто выше, даже мерки такой нет, насколько выше любого политика, правителя или деятеля.

– Как ночуется? – поинтересовался я ехидно.

– Жена ворчит, – ответил он печально, – мы – народ семейный. Но я не хочу, чтобы меня мелом на асфальте обрисовали. Приходится терпеть. Ничего, уже недолго, Борис Борисович.

Он вроде бы утешал меня, я ощутил угрызения совести.

– Да, – согласился я. – Мы сумели сделать все правильно. Старт был, правда, запоздалым…

– Принимая низкий старт, – сообщил он, – самое главное, чтобы сзади никто не бежал с шестом. Мы – успели.

– Не кажи «гоп», – предостерег я.

Мы вошли на лестничную клетку, я отправился в свой кабинет, а он вернулся, распахнул дверь к Лысенко, исчез. Великий политик, вспомнил я, должен быть злодеем, иначе не сможет эффективно управлять обществом. Порядочный человек в роли политика – это умная бомба, не пожелавшая выпасть из самолета, или автобус, вздумавший везти людей не на работу, а в парк на прогулку. Но я вроде бы порядочный… в основном, но все ж как будто идем к победе…

Я взялся за ручку двери, но холодное чувство близкого поражения заползло во внутренности и пустило ледяные щупальца во все стороны.

ГЛАВА 10

Юлия, к моему удивлению, уже на месте, просматривает на мониторе что-то невидимое для входящих. Подняла голову, улыбнулась так, что во мне потеплело, а щупальца истончились, растаяли.

– Когда же вы прибыли? – спросил я. – Мне кажется, еще даже метро не ходит.

– Борис Борисович, – призналась она, – я уже третьи сутки ночую здесь. Мне Дима Лысенко поставил раскладушку, я никому не мешаю. Зато не теряю время на дорогу.

– Господи, – сказал я, – сколько людей я заставил мучиться! А чего только сейчас признаетесь?

– Чтобы не отвлекать, Борис Борисович. А сегодня можно будет уже идти ночевать домой.

– Да, – согласился я. – Неважно, какой бы расклад ни выпал.

– Но только не вам, – закончила она неожиданно. – Без вас все затормозится.

Я шагнул в свой кабинет, думая над ее последними словами. В самом деле, если народ проголосует за мою кандидатуру, то тем самым проголосует за присоединение к Штатам. И тут уж неважно, кто президент – свое мнение он, народ, выразил. Если меня убьют, любой другой обязан будет продолжить мою линию. Однако же выборы нового президента могут замедлить процесс, что жизненно необходимо тем, кто не успел рассчитать такой неожиданный поворот России.

Лысенко вошел вместе с Бронштейном, зевая и потирая покрасневшие глаза. Заявил с ходу:

– Мне больше нравилась ситуация, когда Земля была плоской! Тогда везде было одно и то же время. А сейчас полмира уже садится обедать, а мы только спросонья стараемся понять, что случилось за ночь… что на самом деле вовсе не ночь.