Закат на Босфоре

Борис зажмурился, потом открыл глаза и отхлебнул здоровенный глоток пива.

Это значит, что его опять подставили. Так уже было полтора года назад в девятнадцатом, в Феодосии. Полковник Горецкий спас его из контрразведки для того, чтобы отправить в Батум, чтобы выяснить, с кем Борис связан. И сейчас абсолютно такая же ситуация. Полковник сделал Бориса подсадной уткой. С помощью Анджелы его запустили в окружение прекрасной турчанки, подсунули книгу… Разумеется, Гюзель заподозрила, что с книгой что-то не так. Для того и была ей нужна отсрочка до утра, чтобы получить инструкции от своего шефа. А Горецкий с англичанином наблюдали за ней, чтобы выяснить, с кем она свяжется в течении ночи. Но в таком случае они, возможно, следили и за ним, Борисом? Впрочем, тогда не пришлось бы вмешиваться этим подозрительным господам, у которых Борис сейчас находится. Вот уж, что называется, попал как кур в ощип!

К вечеру в задней комнатке пивной собралось еще несколько бывших офицеров. На столе вместо пива появилось несколько бутылок водки. Сивый достал откуда-то красивую, инкрустированную перламутром, гитару, тронул струны. Перехватив взгляд Бориса и неверно истолковав его, капитан показал небольшое отверстие на деке и сказал:

– Махновская пуля. Память о девятнадцатом годе… Поэтому звучит немного хрипло, но я эту гитару ни на какую другую не поменяю, она – боевая моя подруга, всю Гражданскую со мной прошла… И, лихо пройдясь по струнам, запел:

На чердаке, где перья и помет, Где в щели блики щурились и гасли, Поставили треногий пулемет В царапинах и синеватом масле.

Через окно, куда дымился шлях, Проверили по всаднику наводку, И стали пить из голубых баклаг Согретую и взболтанную водку.

И рухнули, обрушившись в огонь, Который вдруг развеял ветер рыжий, Как голубь, взвил оторванный погон И обогнал, крутясь, обломки крыши.

…Но двигались ли сами корпуса, Вдоль пепелищ по выжженному следу, И облака раздули паруса, Неся вперед тяжелую победу.

Последний раз перебрав струны, Сивый отложил гитару и встал.

– Ну, нам пора! – он кивнул Борису и пошел к дверям.

Штабс-капитан Сельцов, пропустив Ордынцева вперед, двинулся замыкающим.

– Капитан, – негромко обратился Борис к Сивому, – а как насчет оружия? Ведь мы, как я понимаю, не за яблоками в поповский сад идем? Дайте мне револьвер!

Обернувшись к Борису и скользнув по нему взглядом, Сивый с усмешкой проговорил:

– Не бойся, земляк! Тебе оружие не понадобится, мы со штабс-капитаном с этими делами сами управимся. Ты будешь только на подхвате, стрелять не придется! – И снова отвернулся.

Борис шел за ним следом, чувствуя себя все более неуютно. В спину ему дышал Сельцов, законченный убийца, для которого человеческая жизнь явно ничего не стоила. Оружия ему не дали, но вели тем не менее на какое-то дело, о котором не посчитали нужным ничего рассказать. Борис ощущал себя овцой, которую волокут на бойню.

Они шли по узким кривым улочкам Галаты, почти пустым в этот поздний час. Конечно, и здесь царила своя ночная жизнь, но она была не на виду, старалась прятаться в тень. То и дело из подворотен выскакивали какие-то темные личности, встречались друг с другом, переговаривались о чем-то и убирались восвояси.

Кое-кто из них приглядывался к движущейся по улице троице русских офицеров, но, почувствовав исходящее от них ощущение силы и опасности, тут же исчезал.

Сивый часто менял направление, то и дело сворачивал куда-то. Постепенно они начали забирать вверх, явно поднимаясь к богатым ярко освещенным улицам Пери. Прохожих на улице становилось все больше, и вид у них был куда более уверенный. Стали попадаться ярко освещенные витрины, вывески кафе и ресторанов. Здесь, в этих оживленных и респектабельных кварталах, Сивый со своими спутниками выглядели уже не так уместно и держались не так уверенно, как на Галате.

Борис осторожно посматривал по сторонам, думая о том, как выкрутиться из создавшегося положения.

Словно услышав его мысли, штабс-капитан Сельцов сильно ткнул его в бок чем-то твердым и прошептал:

– Иди осторожно, дыши, пока можно!

Бориса передернуло от его шепота. Вообще от этого человека веяло таким ледяным холодом, что зубы начинали стучать.

Подойдя к оживленной и многолюдной в этот вечерний час кофейне, капитан Сивый вошел в нее и сделал знак своим спутникам идти следом. Не задерживаясь в низком сводчатом зале, они вошли в помещение туалета. Дремавший при входе унылый толстый турок чуть приоткрыл один глаз и тут же демонстративно захрапел – ничего, мол, не вижу, ничего не слышу, и неприятности мне ни к чему.