Черное Рождество

Все это подрывает веру в спасение Родины и наш престиж.

Спекуляция охватила все слои общества. Забывшие свою честь, видимо, забыли и то, что наступил серьезный момент и накатился девятый вал. Борьба идет за жизнь или смерть России.

Для поддержки фронта мне необходимо оздоровление тыла. Все граждане, не потерявшие совесть и не забывшие своего долга, должны мне в этом помогать, а остальным заявляю, что не остановлюсь перед крайними мерами, так как бессознательность и своекорыстие жителей меня не остановят.

Сейчас приказываю:

1. Распоряжением всех комендантов крепостей, начальников гарнизонов, комендантов городов и начальников уездов опечатать винные склады и магазины и беспощадно карать появившихся в пьяном виде военнослужащих и гражданских лиц.

Спекулянтов, а также производящих пьяный дебош немедленно препровождать под конвоем на ст. Джанкой для разбора их дела военно-полевым судом, находящимся непосредственно при мне и приговор которого буду утверждать лично.

2. На всей территории Крыма запрещаю азартную карточную игру. Содержателей подобных притонов буду карать не штрафами, а по приговору военно-полевого суда в Джанкое как пособников большевизма.

3. Повторно разъясняю, что мне приказано удержать Крым, и я это выполню во что бы то ни стало, а мешающим этому из-за своих корыстных целей говорю заранее: упомянутая бессознательность и преступный эгоизм к добру не приведут.

Пока берегитесь, а не послушаетесь — не упрекайте за преждевременную смерть.

Генерал Слащов

— Как вам нравится такой документ? — усмехаясь, спросил Горецкий.

— Да уж, просто не приказ, а какой-то романтический опус, — удивился Борис. — Слог у защитника Крыма… не слишком пламенный?

— Может, и так, но, однако, слово у него не расходится с делом. Я пытался объяснить генералу, что если он повесит десяток-другой спекулянтов, вряд ли это сильно поможет делу, но он плохо меня слушал. Однако мы заключили с ним небольшое соглашение. Я разработаю операцию, с помощью которой генерал сможет избавиться от Шарова.

— Каким же образом?

— Шаров — злостный спекулянт, он пользуется преимуществами своей службы в контрразведке и наживается ужасно. Если втянуть его в какую-нибудь спекуляцию, а потом эта история получит огласку, то Шаров будет скомпрометирован, и тогда его деятельностью наконец заинтересуется начальство.

— Ну а я-то тут при чем? — довольно невежливо прервал Горецкого Борис.

— Вот как раз вы и поступаете на время в мое полное распоряжение! — спокойным тоном ответил Горецкий.

И, видя, что Борис вскочил с негодованием, пресек его возражения:

— Вы можете мне не верить, но это совершенно не моя инициатива. Пожелание выразил сам генерал — он сказал, что раз вы все равно в курсе дела, то, чтобы исключить утечку информации, вас нужно привлечь к операции.

— Чертова баба! — в сердцах высказался Борис. — Это она ему нашептала!

— Да уж, думаю, без нее не обошлось, — рассмеялся полковник. — Внешность у вас, Борис Андреич, весьма располагающая, не может дамский пол остаться равнодушным. Этакий сероглазый красавец!

— Вам весело, — вздохнул Борис, — не хватало мне еще с генералом из-за нее поссориться…

— За это не беспокойтесь, — уверил его Горецкий, — эта генеральская Лида, она же ординарец Нечволодов, разумеется, дама с капризами, но очень предана Слащову. А что иногда просит его приблизить красивых мужчин, так это, как теперь говорят, из интересу… Так что подчиняйтесь приказу, голубчик, все равно у вас пока никакого назначения нету.

Борис только рукой махнул и отвернулся.

— Самоварчик подживить? — всунулась в дверь круглая голова Саенко.

Глава 10

В душный, прокуренный зал кофейни «Петлюра» вошел стройный молодой офицер с выразительными серыми глазами. Поверх английской шинели он завернулся в башлык, чтобы спрятать свои погоны, но эта неуклюжая маскировка у завсегдатаев кафе вызвала только ухмылку.

Молодой офицер не привлек внимания официантов. Ему пришлось самостоятельно отыскивать свободный столик в большом плохо освещенном помещении, и когда он его нашел, служители проносились мимо, не обращая на него внимания: он не был спекулянтом, значит, нельзя было рассчитывать на щедрые чаевые. Конечно, некоторые офицеры и здесь пользовались уважением, но — только офицеры интендантские, которых сразу узнавали по идеально пригнанной форме, откормленному виду и такому же, как у других посетителей, спекулянтскому блеску глаз. Новый же гость хоть и был одет в ладную английскую шинель, худобой, обветренным лицом и характерной походкой кавалериста сразу заявлял о себе как о фронтовике, а фронтовиков у «Петлюры» побаивались и не уважали.