Имортист

– Так его, господин президент, – посоветовал Иесафат. – А то прям колаб в моем правительстве!

– Что самое трудное было для Моисея? – спросил я. – Нет, вовсе не тяготы сорокалетних скитаний в пустыне! Труднее всего было из обленившихся рабов создавать свободных людей, отвечающих за свои поступки. Вот уже вроде бы выковал из них имортистов, выдавил скотов, но все равно за время скитаний десятки возмущений и восстаний, попыток вернуться в бездумное рабство, а один заговор – Корея, Дафана и Авирона – перешел в восстание двухсот пятидесяти священников, что едва-едва не привели Моисея к поражению и гибели! Спасло только вмешательство небес: разверзлась земля, огонь поглотил отступников. Всю дорогу эти ведомые к коммунизму противились, пытались побить его камнями и даже в самом конце странствий, уже в виду Палестины, отказались туда идти… Разве не так?

Иесафат вздохнул, отвел глаза в сторону. Снова вздохнул:

– Эх, господин президент… Все верно, однако… однако мы в такой дыре, что уже и не знаю, как удержаться, не дать погасить свечу. Нет у нас ни Моисея, ни Ездры, ни даже Бен-Гуриона… Страна уже эллинизировалась, как вы говорите очень вежливо, а если точнее – овавилонилась. А наши маккавеи все еще сидят в наглухо закрытых от жизни храмах и выясняют сложнейшие теологические вопросы, которые могут понять не больше десяти человек на планете…

– Что ж, прекрасно, – сказал я вежливо.

– Господин президент, вы же превосходно понимаете, – уличил он. – Маккавей тогда вышел из кельи на свет, увидел непотребство и убил наглеца, что встащил свинью на жертвенный камень и собирался ее зарезать. И сразу началось очистительное восстание!

– Станьте этим маккавеем, – сказал я. – А как иначе?

Он сказал уныло:

– Вы им стать сумели, а я… кишка тонка.

– Моисей отказывался даже перед лицом Бога, – напомнил я.

– Мне бы вашу волю, – проговорил он невесело.

– Вы даже не представляете, как пробовал отмазываться я!

Иесафат со спутником отбыли, у них здесь просто транзит, ничего официального, хотя телевизионщики и наснимали несколько километров, как мы улыбаемся и трясем друг другу руки.

Со второй половины дня в большом зале постоянно толклись люди. Впрочем, на просителей похожи мало, крупные, откормленные, широкие в кости, с грохочущими голосами, размашистые и властные, как ни пытались это скрыть и стать ниже ростом. Александра время от времени приводила кого-нибудь, сама объясняла, в чем проблема. Умница, все схватывает на лету, а заботы этих управленцев знает, кажется, лучше их самих. Главное, она требовала, чтобы они знали доктрину имортизма назубок, там уже есть все основные правила и указания, а президент сейчас выступает только как толкователь.

Я выслушивал, давал указания, сам удивлялся, что все-таки разбираюсь, со всеми сложными случаями отправлял к Медведеву.

– У нас есть премьер-министр, верно?.. Он свое дело знает.

– Господин президент, но… его указания сейчас в корне… прямо в корне противоречат тому, что он говорил месяц назад!

Я поинтересовался:

– И какие его распоряжения вам нравятся больше?

Чиновник, глава госкомхоза, отводил глаза, пожимал плечами, вздергивал брови, но я не сводил с него взгляда, наконец он промямлил с неохотой:

– Мало ли что нравится… Понятно, что нынешние нравятся больше! Но это же вся работа рухнет.

– Работайте, чтоб не рухнула, – сказал я строго, президент должен быть строг, но справедлив. – Сейчас у вас больше власти. Так пользуйтесь же! Пользуйтесь. У вас стало не меньше рычагов, а больше.

Хороший признак, с первого же дня, как я победил на выборах, аналитики отметили оживление на рынках, в бизнесе, производстве. Еще впереди оставался длинный период, пока старый президент передавал мне дела, но начали открываться новые фирмы, с заводов перестали уходить люди. Вертинский внимательно следил за изменениями, поговаривал, что нашу программу знает, оказывается, намного больше людей, чем мы рассчитывали. И хотя это вовсе не программа выхода страны из кризиса, но в ней увидели лестницу, ведущую из болота… вообще.

Сейчас же, когда я в кресле, активность все нарастала. В моей приемной появлялись то председатель Промышленной палаты, то глава Союза предпринимателей, то руководители нефтяных и газовых концернов. На меня смотрели как на своего, я сам заметил с некоторым удивлением, что говорить с ними легко и просто, практически все, что они приносили, я подписывал без дискуссий, разумные предложения, да еще изложенные ясным языком, – все просто, и не понимал, почему, выходя из кабинета, они переводили дух и переглядывались с немалым недоверием.