Имортист

– Пусть не плещется в грязной воде, – отрезал я. – Никто не мешал сидеть в библиотеке, ходить по музеям, играть на скрипке или читать учебник по химии. Пришел сюда добровольно?.. Солидарен с этой дрянью? Получи!

Солдаты прошли до конца площади, все пространство осталось покрыто телами. Сейчас они выглядели бледными, словно полиняли, мелкими и плоскими, будто надувные куклы, откуда выпустили воздух. С большегрузных машин спрыгивали мужчины в рабочей одежде, забрасывали трупы в кузовы. Ростоцкий передернул плечами, отвернулся. Лицо оставалось таким же белым, а под глазами повисли темные мешки.

– Это будет шок, это будет шок, господин президент!.. Я доверяю вашему чутью, однако… это было настолько жестоко, что ужаснет всех. Боюсь, ужаснет даже ваших сторонников. Или тех, кто мог бы им стать.

– Уверены? – буркнул я.

– Да, господин президент, – сказал он с жаром. – Такого не было даже при Сталине. Разве что Кровавое воскресенье девятьсот пятого года… еще при царе. Тогда точно так же расстреляли демонстрацию…

Я покачал головой:

– Не стоит в прошлом искать аналогий. В прошлом не было подобных проблем. Даже хоть чуть похожих. А насчет поддержки общества, Игорь Игоревич, вы ошибаетесь. Мир изменился.

– Но… настолько?

– Даже больше, чем настолько. Только одно осталось: никакие режимы не могут держаться без поддержки общества. Долго! Даже в старину не держались, какую бы лапшу нам ни вешали на уши насчет деспотических режимов гитлеров. Гитлер победил на выборах, а все свои важнейшие предложения выносил на всенародный плебисцит. Даже режим Ивана Грозного и тот поддерживался народом, ибо люди больше боялись бояр, а в грозном царе видели заступника. При нашем прошлом режиме абсолютное большинство населения было за смертную казнь, за ужесточение наказания, но – мать-перемать! – кучка идиотов упорно держалась каких-то из пальца высосанных понятий, что и привело страну к краху, а режим, ессно, полетел к чертям. Сухие данные статистики: введение смертной казни сократило преступность почти втрое. Расширение статей, подпадающих под смертную казнь, сократило еще впятеро. Но сейчас видите, с каким ликованием народ принял даже такую крайнюю форму, как казнь через повешенье. Та же статистика бесстрастно гласит, что самых отчаянных даже смертная казнь не особо пугает, если она… традиционная, то есть расстрел, электрический стул, газовая камера или смертельная инъекция. Но вот казнь в петле отпугнула даже этих! Так что подобная казнь очень гуманна не только по отношению к добропорядочным членам общества, но и к потенциальным преступникам, не давая им… рискнуть.

Мазарин сказал осторожно:

– Можно мне… пару цифр?

– Можно, можно, – разрешил я. – Особенно если это номера победителей завтрашних скачек.

– Размечтались, – отмахнулся он. – Нам еще долго будет не до скачек. Семь процентов наркоманов от общего числа населения, по оценке ООН, – предельный уровень. Дальше – быстрая и необратимая деградация общества. Сейчас в России шесть и девять десятых. Вы уверены, что мы не опоздали принимать экстренные меры: расстрелы продавцам и пожизненная каторга наркоманам?

Они все встали так, чтобы экраны с уборкой трупов за их спинами, добрые, значит, не могут пролитую кровь зреть, даже ястреб Ростоцкий враз оголубел, как только пришлось самому руководить расстрелом перверсников, только я лицом ко всем пяти экранам… Ну что ж, я – президент, мне смотреть надо. Я должен видеть все.

– Вы все еще не замечаете, – сказал я с таким нажимом, что они переглянулись, – что наступило время великой жестокости! Можно даже с прописных: Время Жестокости!.. Великой Жестокости!.. Время опередило нас, господа. Жестокость востребована, мы уже готовы к ней, мы за обедом не случайно преспокойно смотрим прямые репортажи с автокатастроф, бомбардировки, кровавейшие боевики и фильмы о серийных маньяках, крупно на весь экран расчленяющих тела… Мы сами, особенно наши дети, убиваем и убиваем в реалистичнейших баймах тысячи людей, взрываем машины, дома, бомбим, разносим все ядерными ударами!.. Но, как заведенные попугаи, продолжаем вякать о какой-то жестокости!

Они слушали в молчании, отводили взгляды. Вертинский вздохнул, сказал невесело:

– Сермяжная правда в ваших словах, господин президент, есть… но беда в том, что о жестокости скажут не тети Мани на лавочке, а президенты весьма крупных и влиятельных стран!.. Да, поймут ваши мотивации, позавидуют даже… там, глубоко внутри, но вслух с праведным негодованием заклеймят, заклеймят… А газеты подхватят.