Вот. Вырвалось. Самое главное.
Но лицо Уайрмана оставалось спокойным.
— Эдгар! — воскликнул он.
— Что, Эдгар?
Этот сукин сын расхохотался.
— Если ты им об этом скажешь… они тебе поверят.
Я уже открыл рот, чтобы возразить. Но подумал о работах Дали. Подумал о «Звёздной ночи», удивительной картине Ван Гога. Подумал о некоторых полотнах Эндрю Уайета[123]… не о «Мире Кристины», а о его интерьерах: просторных комнатах, где свет кажется нормальным и необыкновенным, словно идёт одновременно из двух источников. Закрыл рот.
— Я не могу сказать тебе, о чём говорить, но могу дать что-то вроде этого. — Он поднял брошюру-приглашение. — Я могу дать тебе примерный план.
— Этим ты мне очень поможешь.
— Правда? Тогда слушай. Я слушал.
iv
— Алло?
Я сидел на диване во «флоридской комнате». Сердце гулко билось. Это был один из тех звонков (каждому в жизни выпадает таких хоть несколько), когда ты надеешься, что трубку снимут, чтобы с этим наконец-то покончить, и надеешься, что не снимут, и у тебя появится возможность оттянуть этот трудный и, возможно, болезненный разговор.
Выпал вариант номер один: Пэм ответила после первого гудка. И мне оставалось лишь уповать на то, что на этот раз всё пройдёт лучше, чем в прошлый. И в позапрошлый тоже.
— Пэм, это Эдгар.
— Привет, Эдгар, — осторожно поздоровалась она. — Как ты?
— Я… нормально. Хорошо. Я тут поговорил с моим другом Уайрманом. Он показал мне приглашение, к которому вы приложили руку.
«К которому вы приложили руку». Прозвучало неприязненно. С намёком на заговор. Но как иначе я мог выразиться?
— Да? — Её голос не выдавал никаких чувств.
Я глубоко вдохнул и бросился в омут. «Бог ненавидит труса», — говорит Уайрман. Среди прочего.
— Я звоню, чтобы поблагодарить. Я вёл себя, как болван. Вы так вовремя пришли на помощь.
Молчание затягивалось, и я успел подумать, а не положила ли она в какой-то момент трубку. Потом услышал:
— Я всё ещё здесь, Эдди… просто пытаюсь прийти в себя. Не могу вспомнить, когда ты в последний раз извинялся передо мной.
Я извинился? Ну… не важно. Может, почти что.
— Тогда я извиняюсь и за это.
— Я сама должна перед тобой извиниться. Так что, считай, мы квиты.
— Ты? За что ты должна извиниться?
— Звонил Том Райли. Позавчера. Он вновь принимает лекарства. И собирается, цитирую, «снова кое с кем увидеться»… насколько я понимаю, речь шла о психотерапевте. Он звонил, чтобы поблагодарить меня за то, что я спасла ему жизнь. Тебе кто-нибудь звонил по такому поводу?
— Нет. — Хотя недавно мне позвонили, чтобы поблагодарить за спасение зрения, так что я в какой-то степени понимал, о чём она говорит.
— Это было нечто. «Если бы не ты, я бы уже умер». Его слова. И я не могла сказать ему, кого он должен благодарить, потому что это прозвучало бы дико.
У меня создалось ощущение, будто внезапно расстегнулся тугой ремень. Иногда всё разрешается как нельзя лучше. Иногда именно так и выходит.
— Это хорошо. Пэм.
— Я разговаривала с Илзе насчёт твоей выставки.
— Да, я…
— И с Илли, и с Лин, но когда беседовала с Илзе, я перевела разговор на Тома, и могу точно сказать, она ничего не знает о том, что произошло между нами. В этом я тоже ошиблась. Да ещё показала не лучшую свою сторону.
Тут я осознал, что она плачет.
— Пэм, послушай…
— После того как ты оставил меня, я показала несколько не лучших своих сторон нескольким людям.
«Я тебя не оставлял! — едва не выкрикнул я. Почти что выкрикнул. На лбу выступил пот — столько сил ушло на то, чтобы сдержаться. — Я тебя не оставлял. Это ты потребовала развод, плешивая рвань!»
Сказал другое:
— Пэм, хватит об этом.
— Мне было трудно поверить тебе, даже после того, как ты упомянул о новом телевизоре и о Пушистике.
Я уже собирался спросить, кто такой Пушистик, потом вспомнил: кот.
— У меня всё налаживается, — продолжала Пэм. — Снова начала ходить в церковь. Можешь себе такое представить? И к психотерапевту. Вижусь с ней раз в неделю. — Пэм помолчала, потом её прорвало: — Она хороший специалист. Говорит, что человек не может закрыть дверь в прошлое, ему по силам лишь внести кое-какие поправки и жить дальше. Я это понимаю, но не знаю, как мне начать вносить поправки в наши с тобой отношения, Эдди.