— Да. — В тот момент я мог пообещать запрыгнуть на Луну в семимильных сапогах, если бы это её успокоило.
— Даже раскиданные по свету они могут оставаться опасными, — прошептала Элизабет, и её голос переполнял ужас.
— Достаточно. — Я погладил её по руке. — Больше не думайте об этом.
— Хорошо. Мы поговорим об этом после вашей выставки. Втроём. У меня прибавится сил… в голове прояснится… и вам, Эдгар, придётся учесть мои слова. У вас есть дочери? Я вроде бы помню, что есть.
— Да, и они останутся на материке со своей матерью. В «Ритце». Всё уже устроено.
Она улыбнулась, но уголки губ тут же опустились. Словно её рот начал таять.
— Уложи меня, Уайрман. Я угодила в трясину… провела там сорок дней и сорок ночей… такие у меня ощущения… я так устала.
Он опустил изголовье кровати, и Энн-Мэри принесла на подносе стакан с каким-то лекарством. Но Элизабет не выпила ни капли: уже отключилась. Над её головой сидела в кресле и вечно смотрела в окно самая одинокая девушка на свете, с лицом упрятанным за занавес волос, в одних только туфельках на босу ногу.
x
А вот ко мне сон в ту ночь долго не шёл — сморил меня только после полуночи. Вода отошла, так что ракушки перестали шептаться. В отличие от голосов в моей голове.
«Другая Флорида, — шептала Мэри Айр. — Тогда была другая Флорида»..
«Продайте их. Сколько бы их ни было, вы должны их продать», — Элизабет, разумеется.
Взрослая Элизабет. Я слышал и другую Элизабет, но, поскольку мне пришлось выдумать её голос, я слышал голос Илзе, каким она говорила в далёком детстве.
«Это сокровище, папочка, — прошептал голос. — Ты сможешь достать его, если наденешь маску и трубку. Я могу показать, где его искать».
«Я нарисовала картину».
xi
Поднялся я с зарёй. Думал, что снова смогу заснуть, но не получилось. Заснул лишь после того, как принял таблетку оксиконтина, одну из считанных, которые оставались у меня, и позвонил в одно место. Проглотил таблетку, набрал номер «Скотто», услышал, понятное дело, голос автоответчика. В такое время в галерее никого и быть не могло. Люди искусства не жаворонки.
Я нажал 11, внутренний номер Дарио Наннуцци, и после звукового сигнала сказал: «Дарио, это Эдгар. Насчёт цикла „Девочка и корабль“ я передумал. Всё-таки я хочу продать все эти картины. Условие лишь одно — онидолжны уйти разным людям, если возможно. Спасибо».
Я положил трубку и вернулся в постель. Полежал минут пятнадцать, наблюдая за лениво вращающимися лопастями потолочного вентилятора и слушая шёпот ракушек. Таблетка действовала, но я не засыпал. И знал почему. Точно знал почему.
Я снова поднялся, прослушал приветственную запись на автоответчике, вновь набрал внутренний номер Дарио. Его голос предложил оставить сообщение после звукового сигнала. «Кроме номера восемь, — добавил я. — Номер восемь по-прежнему НДП».
И почему он НДП?
Не потому, что картина была гениальной, хотя именно так я и думал. И не потому, что, глядя на неё, я словно слушал историю, которую рассказывала самая чёрная часть моего сердца. Причина была в другом: я чувствовал, что-то сохранило мне жизнь, чтобы я нарисовал эту картину, и продать её — всё равно что отречься от моей жизни, забыть всю боль, которую мне пришлось выдержать ради неё.
Да, вот почему.
«Эта картина — моя, Дарио».
Я улёгся в кровать и на этот раз уснул.
Как рисовать картину (VII)
Помните, выражение «видеть — значит верить» ставит телегу впереди лошади. Произведение искусства — конкретный артефакт веры и ожидания, воплощение мира, который в противном случае являл бы собой плёнку бессмысленного сознания, растянутую над бездной загадочности. А кроме того, если вы не верите тому, что видите, кто поверит вашим творениям?
Проблемы, возникшие после обнаружения сокровища, имели прямое отношение к вере. Элизабет, при всём её невероятном таланте, была ребёнком, а дети воспринимают веру как данность. Она — часть стандартного набора. И дети, в том числе талантливые дети (особенно талантливые дети), далеко не в полной мере владеют своими способностями. Их разум всё ещё спит, а сон разума рождает чудовищ.
Вот картина, которую я так и не нарисовал:
Неотличимые друг от друга девочки-близняшки, в одинаковых джемперах, только один — красный, с буквой «Л» на груди, а второй — синий, с «Т». Девочки, держась за руки, бегут по тропе, ведущей к Тенистому берегу. Так они называют это место, потому что большую часть дня оно находится в тени Ведьминой скалы. На их пухлых щёчках следы слёз, но они скоро исчезнут: теперь девочки слишком напуганы, чтобы плакать.