Дьюма-Ки

— Нормально, но мой слепой глаз… тот, что был слепым… чертовски чешется, и гудит голова. Вероятно, от этого грёбаного радио.

— Это не радио. А не рвёт нас, в отличие от Джека, только потому, что мы… ну… скажем так, вакцинированы. Ирония судьбы, верно?

Сидящий за рулём Джек застонал.

— Чем ты можешь ему помочь, мучачо? Можешь что-нибудь сделать?

— Думаю, да. Надеюсь на это.

Альбомы лежали у меня на коленях, карандаши и ластики — в поясной сумке. Я открыл карандашный портрет Джека, нашёл в сумке ластик. Стёр Джеку рот и нижние дуги глаз, до самых уголков. Зуд в правой руке усилился, и я уже не сомневался, что задуманное мною сработает. Я вызвал из памяти улыбку Джека на кухне (когда я попросил его улыбнуться, думая о чём-то особенно радостном), и быстро зарисовал её синим карандашом. На это ушло не более тридцати секунд (когда дело касается улыбок, ключевой элемент — глаза, так было и есть), но эти несколько линий кардинально изменили лицо Джека.

И я получил не только то, что ожидал. Когда рисовал, увидел Джека, целующего девушку в бикини. Больше, чем увидел. Ощутил гладкость её кожи, даже несколько песчинок, прилипших к пояснице. Почувствовал запах её шампуня и лёгкий привкус соли на губах. Узнал, что имя девушки — Кейтлин, а Джек называл её Кейт.

Я вернул карандаш в поясную сумку, закрыл её на молнию.

— Джек? — позвал я ровным, спокойным голосом. Он не открыл глаз, пот по-прежнему блестел на щеках и лбу, но дыхание стало ровнее. — Как ты? Тебе получше?

— Да, — ответил он всё ещё с закрытыми глазами. — Что вы сделали?

— Раз уж мы тут одни, могу сказать, что это и есть та самая магия. Перебил одно заклинание другим.

Уайрман перегнулся через моё плечо, взял блокнот, всмотрелся в портрет, кивнул.

— Я начинаю верить, что ей следовало оставить тебя в покое, мучачо.

— Ей следовало оставить в покое мою дочь, — ответил я.

x

Мы простояли ещё пять минут, чтобы Джек привык к открывшемуся у него второму дыханию. Наконец он сказал, что можно ехать дальше. Бледность с лица сошла. Я задался вопросом: а столкнулись бы мы с той же проблемой, если бы попытались добраться до южной оконечности по воде?

— Уайрман, ты видел когда-нибудь рыбацкие лодки, стоящие на якоре у южной оконечности Дьюмы?

Он задумался.

— Между прочим, нет. Они обычно держатся ближе к Сан-Педро. Странно, не правда ли?

— Не просто странно — чертовски зловеще, — буркнул Джек. — Как эта дорога.

Дорога окончательно превратилась в тропу. Морской виноград и ветви баньянов противно скреблись о борта медленно продвигающегося вперёд «мерседеса». Дорога, вспученная корнями, где-то разбитая до щебёнки, где-то в рытвинах, продолжала заворачивать в глубь острова, но теперь ещё и начала подниматься.

Мы ползли, оставляя позади милю за милей, листья и ветки лупили по окнам «мерседеса». Я ожидал, что дорога разрушится окончательно, но этого как раз и не произошло, потому что густая листва над головой в какой-то степени защищала твёрдое покрытие от природных стихий. Баньяны уступили место впечатляющим зарослям бразильского перца, и вот тут мы увидели первое животное: здоровенная рысь застыла на разбитой дороге, зашипела на нас, прижав уши к голове, потом скрылась в кустарнике. Чуть позже с десяток толстых чёрных гусениц упали на ветровое стекло, лопнули и измазали его своими внутренностями. Дворники и омывающая жидкость не смогли справиться с этой липучей слизью, лобовое стекло превратилось в глаз с катарактой.

Я велел Джеку остановить «мерседес», вылез из машины, нашёл в багажнике чистые тряпки. Воспользовался одной, чтобы протереть дворники и стекло, предварительно надев садовую рукавицу (из принесённых Уайрманом), а волосы закрыв бейсболкой. Как выяснилось, гусеницы были самыми что ни наесть обычными: пачкающие, но не сверхъестественные.

— Неплохо, — сказал Джек в приоткрытую водительскую дверцу. — Я открою капот, чтобы мы смогли посмотреть… — Он замолчат, глядя мне за спину.

Я повернулся. Увидел взломанный асфальт, переплетённые лианы, а чуть дальше, в тридцати ярдах от меня, дорогу гуськом пересекали пять лягушек размером со щенка кокер-спаниеля. Первые три — ярко-зелёные, какие, наверное, и не встречаются в природе, четвёртая — синяя, пятая — блёкло-оранжевая (возможно, была красной, пока не выцвела). Все они улыбались, но в улыбках этих чувствовалась неестественность и усталость. Прыгали они медленно, словно лапки отказывались им служить. Как и рысь, добравшись до кустарника, лягушки исчезли в нём.