Трансчеловек

Подкатила машина размером с детский паровозик, на ходу замерила наши параметры, разложилась в два солидных кресла на платформе из зеленой травы и сказала милым женским голосом глупенькой блондинки:

– Садитесь, назовите адрес.

Мы опустились в кресла, тут же появился прозрачный купол, машина понеслась по бетонному полотну, а когда впереди показался высокий забор, подпрыгнула и пошла по длинной дуге в небо. С боков выдвинулись прозрачные крылья, слишком хрупкие на вид, но воздух режут, словно принадлежат гиперзвуковому истребителю.

– Выкладывай, – сказал я напрямик.

Зельд вздохнул, огляделся по сторонам.

– Помнишь, что мы с тобой едва ли не последние из того поколения, что застали еще первое появление компьютеров? Даже Интернет создали при нашей жизни!.. Так вот, Володя, нас стало еще меньше…

– Кто? – вырвалось у меня.

– Джонатан Элвинс, – ответил он, – а затем и Затопек. Да, который Эмиль, ты его помнишь, знаю. Между ними еще семеро, но, сам понимаешь, Элвинс и Затопек – такие звезды, что их исчезновение на небосклоне сразу делает мир темнее. С Затопеком только Куца можно поставить на одну доску, да и то… Так что это и есть основная проблема конференции, которую обсудим пока в своем кругу, не придавая гласности, чтобы не было панических настроений.

Я стиснул зубы, приход такой беды чувствовал инстинктивно, но не мог сформулировать внятно, только на уровне мычания и разведения руками. С приходом долголетия, когда всякий может жить неограниченно долго, продолжительность жизни продвинулась разве что до ста – ста пятидесяти лет. Кто просто живет, тот проживает «отведенный» ему срок и помирает, прожив эти добавочные тридцать-пятьдесят лет поверх «отведенных» природой семидесяти-восьмидесяти. А дальше жить становится все труднее: нужно не только прилагать усилия, чтобы поддерживать в себе жизнь, но и хотеть, ибо в каком-то возрасте наступает равнодушие, а то и отвращение к жизни. Природа отчаянно старается восстановить равновесие, и хотя в человеке все меньше остается органической ткани, однако он все еще человек и потому либо сдается, либо сам желает смерти.

– Из первого поколения, – напомнил Зельд, – заставшего тот дикий мир, нас, увы, все меньше и меньше. Болотников сформулировал закон, по которому дольше всех продержатся ученые, поглощенные какой-то безумной идеей, которой отдаются целиком. К примеру, разгадать тайну черных дыр и проникнуть через них в другие вселенные, лично побывать в недрах микромира…

Он посматривал испытующе, я невесело улыбнулся и на миллисекунду приоткрыл узкий канал в мое сокровенное, ради которого живу и буду жить, какие бы испытания меня ни встретили. Он охнул, глаза увлажнились, порывисто схватил меня за руку и крепко пожал обеими руками.

– Простите, Володя!.. Приношу свои искренние… Ох, все слова в таких случаях тусклые и серые…

Он приоткрыл свой прямой канал чувств, и меня ошеломило горячее сочувствие и сердечное тепло этого вообще-то с виду очень суховатого и прагматичного человека.

– А как ты? – спросил я напрямик. – Сам-то как? Не чувствуешь этой подкрадывающейся дури?

Он покачал головой.

– Нет.

– Точно? – перепросил я.

– Будь уверен, – сказал он.

Я все еще смотрел недоверчиво.

– Ты сам сказал, что только мы и остались из динозавров. Все остальные – малолетки! Так что тебя держит?

Он замялся, отвел глаза, затем поднял с усилием и сказал с явной неловкостью:

– Знаешь, стыдно сказать, но я всю жизнь изучал квазаги…

Я удивился:

– Квазары? А они при чем?

– Их тоже изучал, – ответил он с той же неловкостью, – но специализировался по квазагам. Квазары, как ты знаешь, звезды, а квазаги – галактики. Всей моей жизни не хватит и приблизиться к разгадке… но когда мне попались на глаза эти полубезумные проекты насчет будущего нанотехнологий… ну, именно та часть, где говорится о замене живых клеток наноботами, а потом есть шанс перейти в силовые поля… я ощутил, что если мне светит даже самый крохотный шанс, то не попытаться воспользоваться – безумно! Понимаешь, я теперь каждый день мечтаю, что когда-нибудь сам полечу к квазагам и на месте разгадаю их тайны!

Он смотрел сперва виновато, будто оправдывался – ишь, долгой жизни восхотел! – но на моем лице нет осуждения, потом он вспомнил, что я точно так же соблюдаю все правила, чтобы жить долго, чтобы не просто жить долго, а постоянно продлять любыми способами, а что по этому поводу говорит церковь или Марья Иванна – нас не щекочет, сказал просительно: