Имаго

– Хэйли?.. Ах да, «Колеса», «Аэропорт»…

– И другие, – оборвал я, не фига устраивать демонстрацию прочитанных книг. – Но взгляните сейчас на мир! О ком говорим, пишем, снимаем, чьи помещаем фото на обложках журналов, книг? Политики, каскадеры, спортсмены, жоп-звезды, проститутки, киллеры… да кто угодно, но только не те, кто строит этот мир. Больше ни слова про инженеров, тем более – про рабочих, описанию жизни которых была посвящена вся литература прошлого века!.. Да, мы наконец-то признали… хотя пока еще не вслух, что это – чернь, быдло. Их удел – трудиться, работать, за что их будут кормить и снабжать средствами к жизни. Теперь об этом сказано прямо. Не с трибуны правительств, правда, но со страниц СМИ.

Лютовой смотрел с явным интересом.

– И что же, вы хотите… вступиться за обиженных?

Я отмахнулся.

– Ни в коем разе. Я не пру против реалий. Это Достоевский мог «из чувства справедливости», кто-то может из популизма, ведь эту чернь пока что допускают до избирательных урн… какой анахронизм!.. но мы должны смотреть правде в глаза. Простолюдины и есть простолюдины, пашут ли для феодала землю или же разрабатывают новую форму кран-балки для… сегодняшнего феодала. Пока что правительства еще делают вид, что как-то считаются с плебсом, но мы же с вами умные люди, понимаем, что это притворство подходит к концу.

Лютовой сказал с холодноватой задумчивостью:

– Да, пора бы. Мы тешим самолюбие среднего инженера, делая вид, что он что-то значит, что с его мнением считаются… Но он уже и сам видит свое холопство, да и нас собственное притворство раздражает.

Майданов вертелся на стуле, как на раскаленной сковородке, беспомощно всплескивал белыми ручками, вскричал в великом возмущении:

– Как вы можете? Это… это недемократично!

– Еще как! – подтвердил Лютовой с великим удовольствием и потер ладони. – Приближается великое время торжества наших идей!

Я сказал неумолимо:

– Время окончательно расстаться с иллюзией, что человек – это звучит гордо. Эта дурь даже не двадцатого века, а девятнадцатого, а то и восемнадцатого. Порождение французских вольнодумцев вольтеров, руссов да дидрей. Теперь мы знаем, человек – полнейшее дерьмо. С этим дерьмом спорить невозможно, воспитывать невозможно, договариваться невозможно и, конечно же, невозможно с ним что-то строить доброе и вечное, вроде коммунизма или рая на земле. И вот только теперь, когда мы признали, что человек – дерьмо, как раз и начинается реальная работа с этим дерьмом. Все западное общество основано на постулате, что человек – дерьмо, что у него нет ничего святого. И что всякие клятвы чести должны заменить юридически оформленные договоры, где расписан каждый пунктик, сколько и какие неприятности получит человек за нарушение.

– Но это же правильно, – сказал Майданов слабо, – это гарантии… Так вы, оказывается, не против западного общества?

– Нет никакого западного, – ответил я, – нет восточного, северного или южного. Мы – одной крови, как сказал великий Балу. Зато сейчас, когда человек знает, что лучший друг может предать, как и жена, дети или родители, когда наверняка обворует начальник или любовница и так далее, и так далее, только в этом случае он застрахован от всяких разочарований и потрясений. Когда знает, что все вокруг – сволочи… то это уже не сволочи, а нормальное и неосуждаемое состояние человека, что предавать всех и вся – норма, тогда только можно медленно подниматься вверх. Именно вверх, потому что и так на самом дне… Ошибка коммунистов в том, что начинали строить коммунизм на слишком завышенном моральном фундаменте человека. Сейчас подобной ошибки допускать нельзя.

Глава 3

Я говорил все медленнее, утрясая и формулируя для себя, перехватил странные взгляды Лютового и Майданова. Даже Бабурин смотрит с открытым ртом, на его лице мучительное раздумье: принадлежит он к простому народу, как слесарь, или же к элите – как глава болельщиков «Спартака»?

Майданов сказал нерешительно:

– Погодите, погодите… Но ведь нельзя же перечеркивать, к примеру, целое направление художников-передвижников, что рисовали только простых людей! До них рисовали только героев, обычно библейских, потом – эллинских да римских! А вот они – только грузчиков да извозчиков…

Как ни был я погружен в свои думы, но заметил, что Майданов на диво податлив, а разговор умело поддерживает на том уровне, когда его достаточно легко попинать. Лютовой встал, подошел к ограде, долго всматривался в марсианскую панораму ночного города.