Жребий

— Есть о чем поговорить, да? —спросил Чарли у зеркальца. — Добро. Лучше вам двигать.

Он открыл складную дверь и подождал, чтобы они сошли с его автобуса к чертовой матери.

8

9:00 утра.

Проныра Крейг выкатился из постели — в буквальном смысле. Льющийся в окошко третьего этажа солнечный свет слепил глаза. В голове тошнотворно бухало. Парень сверху, писатель, уже затюкал. Иисусе, надо быть дурней мартовского зайца, чтобы день деньской так стучать — тап-тап-тап Он поднялся и в одних подштанниках пошел к календарю, взглянуть, не безработный ли он сегодня. Нет. Нынче была среда.

Похмелье было не таким тяжким, как случалось. Он просидел у Делла до часу — до закрытия — но при себе имел только два доллара и, когда они улетучились, не сумел много выпить на чужой счет. Теряю контакт, подумал он и поскреб рукой щеку.

Проныра натянул теплую нижнюю фуфайку, которую носил и зимой, и летом, зеленые рабочие штаны, а потом открыл шкаф и вытащил свой завтрак — бутылку теплого пива (выпить тут, наверху) и пачку благотворительных овсяных хлопьев (съесть внизу). Он ненавидел овсянку, но пообещал вдове, что поможет перевернуть этот ее ковер — а она, наверное, уже напридумывала и других дел.

Ему, в общем-то, было наплевать, но так повелось с тех времен, когда он делил с Евой Миллер постель. Ее муж погиб от несчастного случая на лесопилке в пятьдесят девятом, и до некоторой степени это было забавно, если можно назвать забавным такое ужасное происшествие. В те дни на лесопилке работало не то шестьдесят, не то семьдесят человек, а Ральф Миллер стоял в очереди к директорскому креслу. Происшедшее с ним было до некоторой степени забавным, поскольку с пятьдесят второго года Ральф Миллер и пальцем не притрагивался к машинам —целых семь лет, с тех пор, как из десятников шагнул прямо в высший эшелон. такова была благодарность администрации. Проныра полагал, что Ральф ее заслужил. Когда большой пожар выплеснулся из «Болот» и, гонимый неумолимым восточным ветром, перепрыгнул на Джойнтер-авеню, казалось, что лесопилка неминуемо загорится. Пожарные команды из шести соседних городков итак разрывались на части, пытаясь спасти город, где уж там было расходовать людей на такую плевую операцию, как лесопилка в Салимовом Уделе. Ральф Миллер организовал полную вторую смену борющемуся с огнем подразделению. Под его руководством увлажнили крышу и к западу от Джойнтер-авеню сделали то, что оказалась не в состоянии сделать целая объединенная пожарная команда —соорудили противопожарную баррикаду, которая остановила огонь и повернула его на юг, где пламя полностью укротили.

Через семь лет Ральф свалился в дробилку, беседуя с какими-то заезжими шишками из одной массачусетской компании. Ральф показывал им предприятие, надеясь убедить купить его. Сукин сын поскользнулся в луже и ухнул в дробилку прямо на глазах у гостей. Нечего и говорить, что всякая возможность сделки пошла коту под хвост вместе с Ральфом Миллером. Лесопилку, которую он спас в пятьдесят первом, в феврале шестидесятого закрыли от греха подальше.

Проныра взглянул в заляпанное водой зеркало и расчесал седые волосы, косматые, красивые и в шестьдесят семь все еще завлекательные. Похоже, волосы — единственное, что в Проныре буйно произросло на алкоголе. Потом он натянул рабочую рубаху защитного цвета, взял пачку овсяных хлопьев и пошел вниз.

Вот, пожалуйста — спустя без малого шестнадцать лет после всего он тут нанялся в проклятые домработницы к бабе, с которой когда-то спал… к бабе, которую все еще считал чертовски привлекательной.

Стоило ему переступить порог солнечной кухни, вдова кинулась на него, как стервятник.

— Слушай, тебе не хочется после завтрака натереть для меня воском перила на парадной лестнице, Проныра? Есть у тебя время? — Оба сохраняли деликатную видимость того, что он делает это в одолжение, а не в оплату за свою комнату наверху (четырнадцать долларов в неделю).

— Конечно, Ева.

— А ковер в гостиной…

— …надо перевернуть. Помню, помню.

— Как нынче утром твоя голова? —Она задала вопрос деловито, не позволяя проникнуть в тон и крупице жалости… но Проныра ощутил глубоко спрятанное сочувствие.

— Голова отлично, — обиженно отозвался он, ставя кипятиться воду для овсянки.

— Ты поздно пришел, вот я и спросила.

— Добыла на меня компромат, а? Он весело вздернул бровь и с радостью увидел, что Ева все еще способна краснеть, как школьница, даже если они и бросили все забавы почти девять лет назад.