Баймер

Нинель делала бутерброды, я молол, засыпал, следил, как поверх коричневой мути появляется медленно застывающая масса, становится толще, твердеет, потом ее медленно приподнимает, коричневую кору вспучивают потоки магмы, и вот победные разломы, оттуда вырываются кипящие потоки…

А Валериан Васильевич, уже с чашкой кофе, приготовленного отцом, вкусно разглагольствует о прошлых духовных ценностях. Которые, если мне не изменяет память, совсем недавно были, с точки зрения его собственного отца, новомодным дерьмом, а истинными ценностями были Веласкесы, а из танцев – пристойные вальсы.

Мелькнула мысль, что когда-то и вальсы запрещали как непристойные, танцевали тогда на расстоянии друг от друга, без касания, всякие там падеграсы да мазурки…

– …все новое, – проник в сознание свысокауказывающий голос, – как общеизвестно, лишь хорошо забытое старое…

Нинель смотрела насмешливо, но благовоспитанно молчала. Аверьян остался в комнате, ждет кофе и бутерброды. Я покрепче стиснул челюсти. Пальцы мои все быстрее двигали ложечкой, коричневая масса быстро растворяется в горячей воде. Пока только эти совместные кофепития связывают мой мир и уходящий мир, с которым спорить бесполезно, надо только выждать, когда он склеит ласты. Хорошо бы что-то придумать вместо кофе, тогда бы я не слышал этого многозначительного бреда…

Не знаю, что задело мое нутро, возможно, это «общеизвестно», но из меня каркнуло помимо моей гомосапиенсовой воли:

– Точно?

Валериан Васильевич вскинул красивые брови.

– О забытом? Абсолютно.

Он произнес это «абсолютно» настолько непререкаемо, что во мне поднялась горячая волна… и откатилась, внезапно оставив холодный пустой берег. А в самом деле, чего я завелся? Разве это единственная глупость, которую бездумно тиражируют не только идиоты, у которых слюни до полу, но и всякие бездумники, интеллект которых в этот момент на точке замерзания?

Валериан Васильевич как-то не так расценил мое молчание, но я уже сосредоточенно разливал кофе по чашкам, ароматная коричневая струя льется красиво, бодрящий запах уже просочился в кровь, проник в мозг, наполнил, все тело оживает, а глаза неотрывно следят за поднимающейся шапкой из светло-коричневых пузырьков.

Отец подбадривающе сказал Валериану Васильевичу:

– Ты прав, все возвращается на круги своя. Ничего нет нового под луной. И все новое, конечно же, лишь хорошо забытое старое.

Я взял свою чашку, поклонился:

– Извините, мне надо сделать кое-какую работу на завтра. Уверен, что вы отыщете аналогию анекдотам про поручика Ржевского среди древнеегипетского юмора. Но как насчет самого простого: падает компьютер с десятого этажа и думает, вот бы сейчас зависнуть…

У двери я оглянулся с нехорошей злорадностью, Нинель ткнула мне в спину тарелкой с горкой бутербродов. Сам понимаю, что нехорошо, я же сильнее, умнее, а они всего лишь двое кроманьонцев, два хороших добрых кроманьонца, что хотят мне добра. И отлично образованных для своего кроманьонского века. Вот только очень агрессивно хотят мне добра. В своем понимании этого самого добра.

– Зависнуть? – переспросил отец с недоумением. – На чем зависнуть? На бельевой веревке, протянутой этажом ниже?.. Так все ж понятно, только не очень ваш юмор тонок и изящен…

Я ощутил стыд, будто ударил ребенка, выдавил виноватую улыбку и поспешно попятился из кухни.

ГЛАВА 6

Прошла неделя. Все дни я горел, как Тристан, который вломился к магам, адептам фаерболизма. Все во мне дергалось в канкане святого Витта, мысли носились, как спугнутые тараканы после удара кувалдой по миске.

Я продолжал приезжать рано утром и уезжал поздно вечером, хотя необходимости уже не было. Все работает, Конон сам иногда заглядывал в операторскую, переключал с экрана на экран, рассматривал свой особняк издали со всех ракурсов, подходы к нему. Камеры еще и внутри особняка, перекрывая входы-выходы, по одной в каждой важной комнате, а в этой, операторской, даже две неотрывно наблюдают за каждым нашим движением.

Знаю, моего отца такая тотальная слежка привела бы в ужас. Он взорвался бы от благородного негодования, как термояд, но я, человек не современный, а ультрасовременный, уже понимаю, что подобная тотальная слежка – благо. Мне уже сейчас плевать, что кто-то подсмотрит, как я ковыряюсь в носу, тужусь на толчке или ставлю на четыре точки Архимеда только что встреченную девчонку, имя не спросил, да и ей мое тоже знать – только память засорять лишними файлами. Полный контроль неизбежен, его надо принять как должное, но зато абсолютное большинство преступлений можно будет пресечь в зародыше. И когда все могут видеть у всех все, то уже никому не придет в голову со злорадством показывать соседу фотку его голой жены или дочери.