– Оставь это, – говорил он сам себе уже не в первый раз. – Ты не можешь это объяснить, поэтому оставь это.
Очень хороший совет, правда, проблема заключалась в том, что он не мог воспользоваться им. Он вспоминал, что через день после того, как он увидел мумию на замерзшем Канале, его жизнь продолжалась как обычно. Он знал: что бы ни произошло, как бы близко ужас ни подбирался к нему, но жизнь его продолжалась, как ни в чем не бывало: он ходил в школу, сдавал тесты по арифметике, ходил в библиотеку, когда уроки кончились, да и ел с обычным аппетитом. Он просто включил то, что он видел на Канале, в свою жизнь, и даже если бы его убили.., ну, мальчишки часто бывают на грани смерти. Они носятся по улицам, не глядя по сторонам; заплывают слишком далеко на своих резиновых матрасах, а потом обнаруживают, что им недогрести; катаясь на лошадях, берут непреодолимые барьеры и ломают шею или падают с деревьев вниз головой.
И сейчас, стоя поя сеткой мелкого моросящего дождя перед магазином скобяных товаров, который в 1958 году был ссудной кассой, Бен смотрел на двойные окна, заполненные пистолетами, ружьями, шпагами и гитарами, подвешенными за грифы, как туши экзотических животных; и тут ему пришло в голову, что мальчишки всегда должны подвергать себя риску, а еще для них хорошо иметь какую-нибудь тайну в жизни. Они безоговорочно верят в невидимый мир. Чудеса, как светлые, так и темные, конечно, имеют для них огромное значение, и они всегда балансируют на грани. Но.., неожиданный сдвиг в сторону прекрасного или ужасного никогда не мешает им съесть добавку за обедом.
Но когда вы вырастаете, все меняется. Вы больше не лежите без сна в постели, услышав, что кто-то возится в туалете или скребется у окна, но когда действительно случается нечто неподдающееся логическому объяснению, цепи перегружаются, элементы перегреваются. Вы начинаете нервничать, трястись, извиваться и вилять, ваше воображение перепрыгивает с одного на другое, нервы дрожат, как у трусливого цыпленка. И вы не можете связать это состояние с тем, что уже было в вашей предыдущей жизни. Вы не можете это переварить. Вы возвращаетесь к этому снова и снова, играя своими мыслями, как котенок играет мячиком на веревочке. Пока наконец не сходите с ума или не убираетесь в такое место, где до вас никому нет дела.
Он пошел по Канзас-стрит, не задумываясь, куда именно он идет. И вдруг подумал: ЧТО МЫ СДЕЛАЛИ С СЕРЕБРЯНЫМ ДОЛЛАРОМ? Он до сих пор не мог вспомнить.
Серебряный доллар, Бен... Беверли спасла тебе жизнь с его помощью. Твою.., а может быть, и всех остальных.., особенно жизнь Билла. У меня кишки чуть не вырвало, пока Беверли не сделала.., что? Что она сделала? И как это смогло сработать? Она уклонилась от этого, и мы все помогли ей. Но как?
Слово пришло неожиданно, слово, которое вообще ничего не означало, но заставило сжаться его плоть. Чудь.
Он посмотрел на тротуар и некоторое время видел изображение черепахи, нарисованное мелом, – казалось, мир заплясал перед его глазами. Он крепко зажмурил глаза, а когда снова открыл их, то увидел, что это была не черепаха, а просто нарисованные «классы», наполовину смытые дождем. Чудь.
Что это значило?
– Я не знаю, – сказал он громко, и когда он оглянулся, чтобы посмотреть, не видел ли кто, как он разговаривает сам с собой, то обнаружил, что он свернул с Канзас-стрит на Костелло-авеню. За обедом он говорил другим, что только в Барренсе, единственном месте в Дерри, он чувствовал себя счастливым, когда был мальчишкой.., но это была не совсем правда. Было еще одно место. Либо случайно, либо в беспамятстве, но он пришел на это место – это была Публичная библиотека Дерри.
Он погулял по лужайке перед библиотекой, отмечая, что его матерчатые туфли постепенно намокают, глядя на застекленный проход, который соединял взрослую библиотеку с детской. Проход также не изменился, и отсюда, стоя за свисающими ветвями плакучей ивы, он мог видеть людей, проходящих взад и вперед. Старое восхищение наполнило его сердце, и он на самом деле забыл, впервые забыл о том, что случилось в конце ланча. Он вспомнил, как гулял по этому самому месту ребенком, только в зимнее время, и ему приходилось прокладывать путь сквозь глубокий снег, доходивший почти до бедер. Он приходил в сумерки, вспоминал Бен, и опять его пробирало до кончиков пальцев, которые уже онемели, а снег таял в его зеленых ботинках. Темнота опускалась над местом, где он стоял, и мир становился лиловым от зимних теней, небо на востоке было пепельно-серым, а на западе тлели последние красные угольки. Там, где он стоял, было холодно, возможно, градусов 10, но было бы еще холоднее, если бы ветер дул из замерзшего Барренса, как это частенько бывало.