ОНО

– Ты получил серьезное повреждение, Эдди, и сейчас тебе не нужны никакие посетители, кроме мамы, а уж такие и подавно. Если бы не они, ты сейчас сидел бы дома у телевизора или мастерил бы в гараже свой гоночный автомобиль из ящиков из-под мыла.

Эдди мечтал построить гоночный автомобиль из ящиков из-под мыла и поехать с ним в Бангор. В случае успеха он мог бы рассчитывать на приз – бесплатную поездку на «Национальные соревнования мыльных ящиков» в Акрон, штат Огайо. Соня и в самом деле хотела, чтобы он мечтал об этом, так как создание автомобиля из ящиков и колес от фургона «Чу-Чу Флайер» казалось ей не более, чем мечтой. Она и не помышляла о том, чтобы отпустить сына на гонки в Дерри, Бангор и уж тем более в Акрон, где какие-то сумасшедшие съезжают по крутому склону на ящике из-под апельсинов с приделанными колесами и без тормозов. Но, как любила повторять мать Сони, «иногда незнание бывает благом» (правда, она так же часто любила повторять: «Скажи правду, и пусть дьяволу станет стыдно», но память у Сони, как у большинства людей, была избирательна).

– Руку мне сломали не друзья, – все так же ровно сказал Эдди. – Я говорил об этом доктору Хэндору прошлой ночью и мистеру Неллу сегодня утром. Руку мне сломал Генри Бауэре. С ним были и другие, но сделал это он. Будь со мной друзья, этого никогда бы не случилось.

Соня сразу вспомнила слова миссис Ван Претт о том, что полезно иметь друзей, и к ней вернулась ярость. Она вскинула голову.

– Это здесь совершенно ни при чем, и ты прекрасно это знаешь. Эдди, ты, что же, думаешь, что твоя мама с луны свалилась? Я прекрасно знаю, почему Бауэре сломал тебе руку. Полицейский вчера заходил и к нам домой. Этот большой мальчик сломал тебе руку, потому что ты вместе со своими «друзьями» чем-то ему насолил. Разве так получилось бы, если бы ты меня сразу послушался и перестал бы с ними водиться?

– Нет, я думаю, что тогда получилось бы еще хуже.

– Эдди, ты шутишь?

– Я не шучу, – сказал он, и Соня почувствовала, как от него, из него исходят волны энергии. – Билл и мои остальные друзья вернутся, ма. Я это точно знаю. И на этот раз ты не скажешь им ни слова. Это мои друзья, и ты не будешь пытаться лишить меня моих друзей только потому, что сама боишься одиночества.

В изумлении и немом ужасе миссис Каспбрак уставилась на своего сына. Слезы потекли по ее щекам, впитываясь в пудру.

– Вот как ты, оказывается, разговариваешь со своей мамочкой, – сказала она, всхлипывая. – Может быть, так твои друзья привыкли разговаривать со своими родителями?

Слезы давали ей ощущение безопасности. Обычно Эдди тоже начинал плакать, видя ее в слезах. Возможно, это подлый прием, но разве что-то может быть подлым, если мать старается спасти сына? По крайне мере, так считала миссис Каспбрак.

Она посмотрела на сына, чувствуя себя невероятно опустошенной, уязвленной и.., уверенной в том, что Эдди не вынесет такого ручья слез. Холодное выражение покинет его лицо, возможно, он станет задыхаться и пыхтеть, и это послужит, как всегда, знаком выигранной ею битвы.., во имя сына, конечно же. Всегда во имя сына. То, что выражение его лица не только не смягчилось, но стало еще жестче, заставило ее рыдать. Он казался грустным, и даже это было ужасным для нее: грусть на его лице была такой взрослой! Боязнь того, что ее сын начнет взрослеть, всегда пробуждала внутри нее маленькую взволнованную курочку, панически бьющую крыльями. Именно так она чувствовала себя в тех редких случаях, когда начинала думать о том, что будет с ней, если Эдди не захочет поступать в Бизнес-колледж в Дерри, или в Университет в Ороно, или в «Хассон» в Бангоре, и она не сможет видеть его дома каждый вечер после занятий; или если он встретит девушку и захочет на ней жениться. «Где место для меня во всем этом, – кричала маленькая обезумевшая птичка в эти кошмарные мгновения. – Как мне жить тогда? Я люблю тебя, Эдди! Я люблю тебя! Я забочусь о тебе и люблю тебя! Ведь ты не умеешь стирать, гладить белье, готовить, да и откуда тебе это уметь! Я делаю все это для тебя, ведь я люблю тебя!»

– Я люблю тебя, мама. Но своих друзей я тоже люблю... Мне кажется, ты плачешь нарочно, – прошептал Эдди про себя.

– Эдди, ты так обидел меня, – проговорила она, и в новых слезах его лицо двоилось и даже троилось. В отличие от предыдущих, эти слезы были искренними. В своем роде она была крепкой женщиной: похоронив мужа, не впала в отчаяние, смогла найти работу в то время, когда сделать это было не так-то легко, вырастила сына и при необходимости всегда была готова встать на его защиту. Впервые за много лет она плакала искренне; может быть, в последний раз это было тоща, когда пятилетний Эдди заболел бронхитом и она испугалась, что он умрет. Теперь она плакала из-за того, что на его лице было такое взрослое, до боли чужое выражение. Она боялась за него, но в то же время боялась и его самого, окружавшей его ауры.., его требовательного взгляда.