– Вы хотели попить кофе, – сказала Анна.
– Верно, – сказал я. – Обычно я никогда не пью днем.
– Так в чем же дело?
– Исключительно в вас.
Анна хмыкнула.
– Очень мило, Петр. Но я хочу сразу попросить вас об одолжении. Ради Бога, не начинайте опять за мной ухаживать. Перспектива романа с раненым кавалеристом в городе, где бывают перебои с водой и керосином, совершенно меня не привлекает.
Ничего иного я и не ждал.
– Ну что ж, – сказал я, когда официант поставил бутылку на стол, – если вам угодно видеть во мне раненого кавалериста, милости прошу. Но кого, в таком случае, я должен видеть в вас?
– Пулеметчицу, – сказала Анна. – Если вам угодно точнее – льюисистку. Я предпочитаю дисковый «льюис».
– Знаете, как кавалерист я ненавижу вашу профессию. Нет ничего мрачнее перспективы атаки на пулемет в конном строю. Но поскольку речь в идет о вас, я поднимаю этот бокал за пулеметное дело.
Мы чокнулись.
– Скажите, Анна, – спросил я, – а что это за офицеры за соседним столом? Какая вообще власть в этом городе?
– Вообще-то, – сказала Анна, – город занят красными, но в нем есть и белые. Или можно сказать, что он занят белыми, но в нем есть и красные. Так что одеваться лучше нейтрально. Примерно как мы сейчас.
– А где наш полк? – спросил я.
– Дивизия, вы хотели сказать. Наша дивизия рассеяна в боях. Сейчас у нас совсем немного людей, не больше трети эскадрона. Но поскольку здесь нигде нет крупных вражеских сил, мы, можно считать, в безопасности. Здесь глухомань, тишина. Ходишь по улицам, видишь вчерашних врагов и думаешь – неужели та причина, по которой мы пытались убить друг друга всего несколько дней назад, реальна?
– Я вас понимаю, – сказал я. – На войне сердце грубеет, но стоит поглядеть на цветущую сирень, и кажется, что свист снарядов, дикие выкрики всадников, пороховая гарь, к которой примешивается сладковатый запах крови – все это нереально, все это мираж, сон.
– Именно, – сказала Анна. – Вопрос в том, насколько реальна цветущая сирень. Может быть, это такой же сон.
Однако, подумал я, но развивать эту тему не стал.
– А скажите, Анна, какая сейчас ситуация на фронтах? Я имею в виду общее положение.
– Честно говоря, не знаю. Как сейчас стали говорить, не в курсе. Газет здесь нет, а слухи самые разные. Да и потом, знаете, надоело все это. Берут и отдают какие-то непонятные города с дикими названиями – Бугуруслан, Бугульма и еще… как его… Белебей. А где это все, кто берет, кто отдает – не очень ясно, и главное, не особо интересно. Война, конечно, идет, но говорить о ней стало своего рода mauvais genre. В целом я бы сказала, что в воздухе чувствуется усталость. Какой-то упадок энтузиазма.
Я погрузился в молчание, обдумывая ее слова. Где-то далеко на улице заржала лошадь, затем долетел протяжный крик возницы. Один из офицеров за соседним столом попал наконец иглой в вену. Он безуспешно пытался сделать это последние пять минут, далеко отклоняясь назад, чтобы видеть свои спрятанные под стол руки – все это время его стул балансировал на двух задних ножках, и иногда мне казалось, что он непременно упадет. Спрятав шприц в никелированную коробочку, он убрал ее в кобуру. Судя по маслянистому блеску, который сразу же приобрели его глаза, в шприце был морфий. Минуту или две он покачивался на стуле, а потом бухнулся локтями на стол, взял своего товарища за руку и с непередаваемой искренностью в голосе сказал:
– Я сейчас подумал, Николай… Знаешь, почему большевики побеждают?
– Почему?
– Потому, что в их учении есть живая, горячая, – он закрыл глаза и мучительно зашевелил пальцами, подыскивая подходящее слово, – полная экстаза и неги любовь к человеку. Большевизм, если принять его до конца, способен оживить какую-то высшую надежду, дремлющую в сердце, разве нет?
Второй офицер сплюнул на пол.
– Знаешь, Жорж, – сказал он мрачно, – повесили бы они у тебя тетку в Самаре, поговорил бы ты тогда о высшей надежде.
Первый офицер закрыл глаза и несколько секунд молчал. Потом вдруг сказал:
– Говорят, в городе недавно видели барона Юнгерна. Он ехал на лошади, в красном халате с золотым крестом на груди, и никого не боялся…
Анна в этот момент закуривала сигарету – услышав эти слова, она вздрогнула, и спичка чуть не выпала из ее пальцев. Я подумал, что ее надо занять разговором.
– Скажите, Анна, а что, собственно, происходило все это время? Я имею в виду, после того дня, когда мы выехали из Москвы?