– Наташа, – опять позвала она.
– Ну что, мам? – долетел из кокона тихий-тихий голос.
– Ты что это? – спросила Марина.
– Известно что, – ответила Наташа. – Окуклилась. Пора уже.
– Окуклилась? – переспросила Марина и заплакала. – Что ж ты меня не позвала? Совсем уже взрослая стала, выходит?
– Выходит так, – ответила Наташа. – Своим умом теперь жить буду.
– И что ты делать хочешь, когда вылупишься? – спросила Марина.
– А в мухи пойду, – ответила Наташа из-под потолка.
– Шутишь?
– И ничего не шучу. Не хочу так, как ты, жить, понятно?
– Наташенька, – запричитала Марина, – цветик! Опомнись! В нашей семье такого позора отроду не было!
– Значит, будет, – спокойно ответила Наташа.
На следующее утро Марина проснулась от скрипа. Висящий под потолком кокон слегка покачивался, и Марина поняла, что Наташа готова вылупиться.
– Наташа, – стараясь говорить спокойно, начала Марина, – пойми. Чтобы пробиться к свободе и солнечному свету, надо всю жизнь старательно работать. Иначе это просто невозможно. То, что ты собираешься сделать, – это прямая дорога на дно жизни, откуда уже нет спасенья. Понимаешь?
Кокон треснул по всей длине, и из появившегося в его верхней части отверстия высунулась голова – это была Наташа, но совсем не та девочка, с которой Марина долгими вечерами играла в магаданские концерты.
– А мы, по-твоему, где живем? На потолке, что ли? – грубо отозвалась она.
– Смотри, – с угрозой сказала Марина, еле удерживая взгляд на коконе, – вернешься вся ободранная, яиц в подоле принесешь – на порог тебя не пущу.
– Ну и не надо, – отвечала Наташа.
Она уже разорвала стенку кокона, и вместо скромного муравьиного тельца с четырьмя длинными крыльями Марина увидела типичную молодую муху в блядском коротеньком платьице зеленого цвета с металлическими блестками. Наташа была, конечно, красива – но совсем не целомудренной и быстрорастворимой красотой муравьиной самки. Она выглядела крайне вульгарно, но в этой вульгарности было нечто завораживающее и притягательное, и Марина поняла, что мордастый мужчина из французского фильма, случись ему выбирать между Мариной, какой она была в молодости, и Наташей, выбрал бы, несомненно, Наташу.
– Проститутка! – выпалила Марина, чувствуя, как к оскорбленным родительским чувствам примешивается женская ревность.
– Сама проститутка, – не оборачиваясь, отозвалась Наташа, занятая своей прической.
– Ты… Ах ты… – зашипела Марина. – На мать… Прочь из моего дома! Слышишь, прочь!
– Сейчас сама уйду, – сказала, заканчивая туалет, Наташа. – Больно надо.
– Немедленно! – закричала Марина. – Какими словами на мать! Прочь отсюда!
– И баян мне твой надоел, старая дура, – бросила Наташа. – Сама на нем играй, пока не подохнешь.
Марина уронила голову на сено и в голос зарыдала. Она ожидала, что через несколько минут Наташа опомнится и приползет извиняться, и даже решила не извинять ее сразу, а некоторое время помучить, но вдруг услышала звяканье врезающегося в землю совка.
– Наташа, – закричала она, чудовищным усилием поворачивая голову, – что ты делаешь!
– Ничего, – ответила Наташа, – наружу выбираюсь.
– Так вон ведь выход! Ты что, хочешь все разрушить, что мы с отцом построили?
Наташа не ответила – она продолжала сосредоточенно копать и, какие бы материнские проклятия ни обрушивала на ее голову Марина, даже не оборачивалась. Тогда Марина, как могла, приблизила голову к черной дыре в стене и завопила:
– Помогите! Люди добрые! Милиция!
Но ответом ей было только далекое завывание ледяного ветра.
– Спасите! – опять заорала Марина.
– Да чего ты орешь, – тихо сказала из-под потолка Наташа, – во-первых, добрых людей там нет, а во-вторых, все равно никто не услышит.
Марина поняла, что дочь права, и впала в оцепенение. Под потолком мерно позвякивал совок, так продолжалось час или два, а потом в камеру упал солнечный луч и ворвался полный забытых запахов свежий воздух; Марина вдохнула его и неожиданно поняла, что тот мир, который она считала навсегда ушедшим в прошлое вместе с собственной юностью, на самом деле совсем рядом и там началась осень, но еще долго будет тепло и сухо.
– Пока, мама, – сказала Наташа.
«Улетает», – поняла наконец Марина и закричала:
– Наташа! Сумку хоть возьми!
– Спасибо! – крикнула сверху Наташа. – Я взяла!
Она чем-то прикрыла прорытую наверх дыру, и в камере опять стало темно и холодно, но тех нескольких секунд, пока светило солнце, хватило Марине, чтобы вспомнить, как все было на самом деле в тот далекий полдень, когда она шла по набережной и жизнь тысячью тихих голосов, доносящихся от моря, из шуршащей листвы, с неба и из-за горизонта, обещала ей что-то чудесное.