«Попусти, дружище, — произнес Эл. — Тебе нужно. Помни, ты там не для того, чтобы получить…»
Девушку, золотые часы и все такое. Конечно, Эл, я об этом помню.
«Кроме того, она, скорее всего, в порядке. Это у тебя проблема».
И фактически не одна, если на то пошло, и я долго еще не мог заснуть.
В следующий понедельник, когда я уже привычно в который раз проезжал мимо дома № 214 на Западной Нили-стрит в Далласе, я заметил там припаркованый на подъездной аллее длинный серый катафалк. Две тучные леди стояли на крыльце, смотрели, как пара мужчин в темных костюмах, засовывают сзади в катафалк носилки. На носилках лежало тело, накрытое простыней. С шаткого на вид балкона над крыльцом на это также смотрела молодая пара, которая занимала верхнюю квартиру. Их маленький ребенок спал на руках у матери.
Коляска с пепельницей осиротело стояла под тем деревом, где его старый пассажир проводил летом большинство своих дней.
Я остановился и стоял рядом с машиной, пока катафалк не уехал. И тогда (хотя и понимал, что сейчас это, скажем так, довольно бестактно) перешел улицу и приблизился по дорожке к крыльцу. Возле подножия ступенек я дотронулся до краешка своей шляпы.
— Леди, я соболезную вам в вашей потере.
Старшая из них — жена, которая, как я догадался, теперь стала вдовой, — сказала:
— Вы появлялись здесь раньше.
«Конечно, появлялся, — хотел, было, я сказать. — Эта штука более загадочна, чем профессиональный футбол».
— Он вас видел, — не обвиняя, просто констатируя факт.
— Я искал себе квартиру в этом квартале. Вы будете оставаться в этой?
— Нет, — ответила младшая. — У него была какая-то страх-овка. Едва ли не единственное, что у него было. Кроме нескольких медалей в коробке. — Она всхлипнула. Говорю вам, у меня немного сердце разрывалось, видеть, какими убитыми горем были те леди.
— Он говорил, что вы призрак, — сказала мне вдова. — Он говорил, что видит через вас насквозь. Известно, он был безумным, как сортирная мышь. Последние три года, после того как его разбил инсульт и ему пристроили этот мешочек для мочи. Я с Айдой возвращаемся назад в Оклахому.
«А почему не в Мозелл? — подумал я. — Туда уезжают, оставляя жилье».
— Чего вам на’о? — спросила младшая. — Нам на’о найти и отвезти ему костюм туда, в похоронную контору.
— Я хотел бы узнать номер вашего хозяина, — сказал я.
Глаза вдовы блеснули.
— С’олько это будет стоить вам, мистер?
— Я дам вам его бесплатно! — сказала молодая женщина с балкона на втором этаже.
Осиротевшая дочь подняла голову и приказала ей заткнуть ее ёбаный рот. Это было в Далласе. Не хуже, чем в Дерри.
Соседская приветливость.
Раздел 19
Джордж де Мореншильд осуществил свое величественное появление пополудни пятнадцатого сентября, в пасмурное дождливое воскресенье. Прибыл он за рулем «Кадиллака» цвета кофе, который словно вот только что выехал из песни Чака Берри[527]. Вместе с ним приехал мужчина, которого я уже знал, Джордж Бухе, и другой, неизвестный мне — худой, как треска, парень с пушком белокурых волос на голове и прямой, как шомпол, спиной того, кто долго прослужил в войсках и до сих пор тому рад. Де Мореншильд подошел к заду машины и открыл багажник. Я бросился за дистанционным микрофоном.
Возвратившись на место со своим аппаратом, я увидел под подмышкой у Бухе сложенный детский манеж и вояку с полными руками игрушек. Впереди этих двух де Мореншильд с пустыми руками взошел на крыльцо, высоко держа голову, с выпяченной вперед грудью. Был он высоким, крепкого сложения. Его седеющие волосы были косо зачесаны назад от его широкого лба тем способом, который объявлял — по крайней мере, мне — «смотрите на мои творения, вы, могущественные, и дрожите. Так как я ДЖОРДЖ».
Я подключил магнитофон, нацепил наушники и нацелил миску с микрофоном на противоположную сторону улицы.
Марины нигде не было видно. Ли сидел на диване, читал какую-то толстую книжку в бумажной обложке при свете лампы на бюро. Услышав шаги на крыльце, он поднял нахмурено голову и кинул книжку на кофейный столик. «Вновь эти чертовы эмигранты», — вероятно, подумал он.
Но пошел открывать двери. Он протянул руку к серебрянноволосому незнакомцу на крыльце, но де Мореншильд его удивил — и меня тоже — он схватил Ли в объятия и расцеловал в обе щеки. А потом отодвинул от себя, держа за плечи. Заговорил он глубоким, голосом с акцентом — мне показалось, что акцент у него не русский, а скорее немецкий.